Завтрашний ветер

учите потом.

Должны мы бороться за детские души,

но как?

Отвратно игрушечное оружие

в ребячьих руках.

Должны мы бороться за детские души

прививкой стыда,

чтоб не уродились

ни фюрер,

ни дуче

из них никогда.

Но прежде чем лезть с поучительством грозным

И рваться в бои

за детские души —

пора бы нам, взрослым,

очистить свои...

В 1072 году в городе Сент-Пол, штат Миннесота, я

читал стихи американским студентам на крытом ста-

ионе, стоя на боксерском ринге, с которого непре-

дусмотрительно были сняты металлические стойки

и канаты. Внезапно я увидел, что к рингу бегут мо-

лодые люди — человек десять. Я подумал, что они

хотят поздравить меня, пожать мне руку, и шагнул

к краю ринга. Лишь в последний момент я заметил,

что лица у них вовсе не поздравительные, а жесткие,

деловые и в руках нет никаких цветов. По залу про-

неслось многочисленное «а-ах!», ибо зал видел то,

чего не видел я,— еще нескольких молодых людей,

вскочивших на ринг сзади и набегавших на меня со

спины. Резкий толчок в спину швырнул меня вниз,

прямо под ноги подоспевшим «поздравителям». Все

было сработано синхронно. Меня, лежащего, начали

молниеносно и четко бить ногами. Единственное, что

мне запомнилось, — это ритмично опускавшаяся на

мои ребра, как молот, казавшаяся в тот миг гигант-

ской, рубчатая подошва альпинистского ботинка с

прилипшей к ней розовой оберткой от клубничной

жвачки. И еще: сквозь мелькание бьющих меня под

дых ног я увидел лихорадочные фотовспышки и моло-

денькую девушку-фоторепортера, которая, припав на

колено, снимала мое избиение так же деловито, как

меня били. Мой друг и переводчик Альберт Тодд

бросился ко мне, прикрывая меня всем телом. Ак-

тер Барри Бойс схватил стойку от микрофона и на-

чал орудовать ею, как палицей, случайно выбив зуб

ни в чем не повинному полицейскому. Опомнившие-

ся зрители бросились на нападающих, и, схваченные,

поднятые их руками, те судорожно продолжали коло-

тить ногами по воздуху, как будто старались меня

добить. Задержанные оказались родившимися в США

и Канаде детьми бандеровцев, сотрудничавших с Гит-

лером, как будто фашизм, не дотянувшийся во

время войны до станции Зима, пытался достать ме-

ня в Америке. Шатаясь, я поднялся на ринг и читал

еще примерно час. Боли, как ни странно, я не чув-

ствовал. На вечеринке после концерта ко мне подош-

ла та самая молоденькая девушка-фоторепортер. Ее

точеная лебединая шея была обвита, как змеями,

ремнями «Никона» и «Хассенблата».

— Завтра мои снимки увидит вся Америка...—

утешающе и одновременно гордо сказала она.

Возможно, как профессионалка она была и пра-

ва, но мне почему-то не захотелось с ней разговари-

вать. Профессиональный инстинкт оказался в ней

сильней человеческого инстинкта — помочь. И вдруг

я ощутил страшную боль в нижнем ребре, такую, что

меня всего скрючило.

— Перелома нет...— сказал доктор, рассматривая

срочно сделанный в ближайшем госпитале снимок. —

Есть надлом... Мне кажется, они угодили по старому

надлому... Вы никогда не попадали в автомобильную

аварию или в какую-нибудь другую переделку?

И вдруг я вспомнил. Вместо рубчатой подошвы

альпинистского ботинка с прилипшей к нему розовой

оберткой от клубничной жвачки я увидел над собой

также вздымавшийся и опускавшийся на мои ребра

каблук спекулянтского сапога с поблескивавшим по-

лумесяцем стальной подковки, когда меня били на

I аре сорок первого года. Я рассказал эту историю

доктору и вдруг заметил в его несентиментальных

глазах что-то похожее на слезы.

— К сожалению, в Америке мы плохо знаем, чго

ваш народ и ваши дети вынесли во время войны...—

сказал доктор.— Но то, что вы рассказали, я увидел

как в фильме... Почему бы вам не поставить фильм

о вашем детстве?

Так во мне начался фильм «Детский сад» — от

удара по старому надлому.

С моего первого надлома по ребру я больше всего

ненавижу фашистов и спекулянтов.

Бьют по старому надлому,

бьют по мне —

по пацану,

бьют по мне —

по молодому,

бьют по мне —

почти седому,

объявляя мне войну.

Бьют фашисты,

спекулянты

всех живых и молодых,

каблучищами

таланты

норовя пырнуть под дых.

Бьют по старому надлому

мясники

и булочники.

Бьют не только по былому —

бьют

по будущему.

Сотня черная всемирна.

Ей с нейтронным топором,

как погром антисемитский,

снится атомный погром.

Под ее ногами — дети.

В них она вселяет страх

и террором на планете,

и террором в небесах.

По идеям бьют,

по странам,

топчут нации в пыли,

бьют по стольким старым ранам

исстрадавшейся земли.

Но среди любых погромов,

чуждый шкворню и ножу,

изо всех моих надломов

я неслом ленность сложу.

Ничего, что столько маюсь

с черной сотнею в борьбе.

Не сломался...

Не сломаюсь

от надлома на ребре!

— Какие дураки...— усмехнулся Пабло Неруда,

просматривая свежий номер газеты «Меркурио», где

его в очередной раз поливали довольно несвежей гря-

зью.— Они пишут, что я двуликий Янус. Они меня не-