Завтрашний ветер

доказательство существования души как таковой. Моя

знакомая это знает, и ее глаза напряженно следят за

спектаклем, как за продолжением тавнстокских испо-

ведей. У нее у самой разбитая душа после несчастно-

го брака. Ей приходится тянуть одной ребенка, раз-

рываясь между домом и работой, а завтра наутро ей

надо идти в суд, бороться против хозяина снимаемой

ею квартиры — какого-то принца-невидимки из Ниге-

рии, который хочет вдвое повысить квартплату, и она

еще не знает, что проиграет это дело. Кому исповедо-

ваться ей — профессиональной принимательнице ис-

поведей? Остается только искать помощи у искусства,

которое, может быть, и должно быть общим психоте-

рапевтом. Но так ли все относятся к искусству? Си-

дящая перед нами крохотная старушка в собольем

палантине, играя осыпанным бриллиантами лорне-

том, слишком, видимо, тяжелым для ее ревматиче-

ских морщинистых пальцев, шепчет своему смокинго-

вому соседу с бугристым лиловатым затылком: «Как

трогательно! Как мило!» — и сморкается в кружевной

невесомый платочек с анаграммой. Сентиментально-

плаксивое отношение к искусству все-таки не самое

худшее. А где-то за моей спиной во время корчей ак-

тера на сцене раздается неприятное, какое-то внутрен-

нее подхихикиванье, смешанное с хрустом воздушной

кукурузы или причмокиваньем леденцами. Это —

ждущие от искусства только развлекательства ком-

мерсанты средней руки, мелкие и крупные боссы,

рвущиеся в боссы клерки, подвыпившие туристы с тор-

чащими из карманов планом Лондона и «Тайм-ау-

том». Все эти зрители пришли на спектакль лишь по-

тому, что прочли в программе развлечений фальшиво

заманчивое резюме; о веселой сексуальной путанице

в жизни двух пар. Спектакль, к счастью, выше, чем

резюме. Но эти люди хотят видеть на сцене именно

то, что им было обещано, а не сам спектакль, полный

душераздирающего трагизма. Такие и в «Анне Каре-

ниной» увидят лишь адюльтер. Это приятней, не отя-

гощает необходимостью думать, сострадать. Такие лю-

ди в зале — это только тела. Они сами расправились

со своими душами, заткнули их внутрь своих тел.

Обездушенные тела свободны от мыслей о прошлом,

о будущем. Жизнь для них — это лишь настоящее,

но не настоящее всех людей, а только их личное.

Для них кончается жизнь там, где кончается их те-

ло. Достоевский об этом сказал в «Братьях Кара-

мазовых» так: «Уничтожьте в человеке веру в свое

бессмертие, и в нем тотчас иссякнет не только лю-

бовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать ми-

ровую жизнь. Мало и того: тогда ничего уже не бу-

дет безнравственно: все будет позволено».

Сегодняшний Лондон выставляет напоказ вседо-

зволенность телоразвлекательства. В районе Пика-

дилли на всех углах — заимствованные у Амстерда-

ма сексшопы, где продаются порножурналы, оберну-

тые в целлофан, чтобы не перелистывали бесплатно.

Всюду толкутся сутенеры, готовые предложить даже

русалку, если вам будет угодно, мерцают вывески бес-

численных массажных кабинетов с недвусмысленным

добавлением «только для мужчин». Сами лондонцы,

как правило, не заходят в такие заведения и пожи-

мают плечами: «Это для иностранцев и провинциалов.

Это — не Лондон...» Но все-таки мимо этих сексшо-

пов проходят и лондонские дети, и разве все это ка-

ким-то образом не отражается на их психологии? Хо-

рошо, если чистота воспитания в семье защищает их

невидимой стеной. А если нет? Я против лицемерного

воспитания детей сказочками о том, что их находят

аисты под капустой. Но смогут ли потом восприни-

мать красоту бессмертных скульптур и полотен, кра-

соту любимой женщины те люди, в которых с детства

убили ощущение чуда, исходящее от обнаженного те-

ла? Конечно, настоящая любовь может и не возник-

нуть, а грязь так и не отлипнет. Сексуальное подстре-

кательство ведет к импотенции, к извращениям, а

иногда даже к прямому садизму. Не случайно не-

сколько лет назад, когда наконец раскрыли инкогни-

то знаменитого «кембриджского насильника», им ока-

зался человек, стены квартиры которого были увеша-

мы именно продукцией сексшопов. В Англии есть

строгий запрет на порнографию в телевидении. Но

поэзии почти так же невозможно проникнуть на го-

лубой экран, как будто она порнография. Я оказался

значительно везучей многих моих английских коллег-

поэтов, когда Би-би-си показала 40-минутный фильм

обо мне, и, надо отдать должное, сделанный чистыми

руками, без каких-либо политических подковырок.

Оператор с невеселой улыбкой сказал мне, что я

единственный поэт, которого он снимал за всю свою

жизнь. Вот горькие признания поэта Питера Портера,

сделанные им в статье «Выступающие поэты» (еже-

недельник «Что идет в Лондоне?» 26 сентября): «Это

случилось не со мной, а с моим другом, и это говорит

многое о его профессиональном хладнокровии, по-

зволившем ему дочитать стихи до конца. Выступление

состоялось почти в пустой комнате публичной биб-

лиотеки Северного Лондона. Шесть или семь человек,

составляющих потенциальную аудиторию, наконец-то

уселись в первых двух рядах. Впереди особенно вы-

делялся мужчина с собакой около него и с газетой