Земные наши заботы

площади. И собираем, когда погода поблагоприятствует. Но очень горько и

трудно бывает, когда засуха обрушивается на широкие хлебные нивы и сбор

зерна резко падает.

— А еще Сократ говорил, что лучше каждый год иметь достаточное количество

хлеба, чем то его много, то слишком мало. Поэтому разумнее поступать так,

чтобы эта разница и эти колебания были как можно меньшими.

* * *

Мальцев не из тех, кто, заняв позу праведника, не хочет или не способен

видеть причины, побуждающие игнорировать пары. Да, благоприятные годы как бы

обезоруживают нас, мы начинаем думать, что и без них способны собирать

хорошие урожаи. Но дело не только в этом.

Вот один такой благоприятный год, случившийся еще в прошлом веке и

последствия которого Энгельгардт засвидетельствовал так: «Весна была такая

благодатная, какая может быть только в сто лет раз. Хлеб озимый родился

превосходно, и, чем хуже была унавожена земля, чем хуже обработана, чем реже

была зелень с осени, тем лучше уродилась рожь, потому что не полегла».

Не полегла... Именно в такие добрые годы, при достатке влаги и тепла,

посевы по паровавшей земле растут так бурно, что начинают полегать. И

полегают, как правило, еще в стадии колошения. Значит, не жди полноценного

урожая (на парах-то хваленых!). Ни количества не получишь, ни качества, так

как и зреть он будет долго, до осенней непогоды, и разными грибковыми

заболеваниями будет заражен.

Как видите, есть о чем задуматься. Выходит, начинают рассуждать в самых

разных ведомствах и планирующих органах, пятая часть пашни (пятая часть!),

отданная под пар в нынешнем году, не была занята посевами вообще. Отдыхала

или силы на будущее накапливала земля, но сегодня она пустовала, ни колоска

не было на ней. Однако и это еще не все. Посевы-то по паровому клину,

которые полегли, тоже не дали ожидаемого урожая. Что же получается, двойной

урон? Да нужно ли вообще иметь пары, когда и без них можно получать сносные

урожаи при хорошем качестве зерна?

Мальцев поставил вопрос иначе. Он, познавший суть явлений, не склонен

человеческие ошибки, недоработки человека вменять в вину природе. Да и как

можно жаловаться на почву, что она плодороднее стала и поэтому полегают

посевы — стебель не выдерживает? Значит, так и надо говорить: у нас нет, не

вывели мы таких сортов яровых пшениц, у которых был бы устойчивый стебель и

которые, высеянные по хорошим парам, не полегали бы и в самые дождливые

годы, а в засушливые не выгорали.

Вот что нужно! Вот где резервы роста урожаев!

Поездил, поездил Мальцев по стране — не нашел таких сортов.

— Что ж, если селекционеры не создали их, то сидеть и ждать нечего, надо

браться за это дело самим, — сказал однажды отец сыну.

Однако скоро только сказка сказывается, а дело делается долго. Новый сорт

вырастить, да еще со многими заданными качествами — годы нужны. Даже в

крупных селекционных институтах, в лабораториях которых никогда не бывает

зимы — где светит и греет искусственное солнце. Годы труда, удач и

поражений. Какую же нужно иметь неиссякаемую надежду на успех (а может быть,

ответственность перед людьми?), чтобы приступить к делу, завершится которое

лет через десять. Да и завершится, каждый селекционер на себе испытал эту

суровую истину, не обязательно успешно. Значит, чуть ли не сначала нужно

начинать, а это еще годы и годы надежды и кропотливой работы, которую не

поторопишь, как не поторопишь матушку-природу. Жаль, что общество не

выработало никаких традиций — чествовать селекционера, добившегося победы.

Он сорт новый вывел! А хороший сорт — дороже самого крупного золотого

самородка.

С подвигом можно сравнить ту работу, которую проделали отец с сыном на

опытной станции, единственной в нашей стране опытной станции при колхозе. Ни

искусственного солнца здесь, ни просторной, с новейшей аппаратурой

лаборатории, ни именитых селекционеров в ее штате. Есть обычные для деревни

строения, которые любой приезжающий принимает за жилые дома колхозников,

поэтому спрашивает не без смущения: а где же тут селекционная станция?

Показывают: вон он, домик о двух комнатах. В одной селекционер стол

занимает, никаким оборудованием не заставленный — работает он

преимущественно не здесь, а на опытном участке пропадает; в другой — две

лаборантки счет ведут выращенному селекционером урожаю: колоски и зерна

взвешивают, отбирают растения с лучшей соломиной и весомым колосом на ней.

Селекционер — Савва Терентьевич Мальцев. Заочно окончив

сельскохозяйственный техникум, он поступал в заочный институт, но раны

(война окаянная!) помешали завершить его. Работал колхозным агрономом,

однако «с отцом в поле не поладил». По совету отца, Терентия Семеновича,

увлекся селекцией и под его же руководством занялся выведением новых сортов

пшеницы.

Человек он застенчивый, немногословный, избегающий встреч со всеми, кто

приезжает в село с блокнотом, магнитофоном или фотоаппаратом. Избегает и

всяких торжеств, на которых будут говорить о новых сортах, а значит, и о

нем.

Не знаю уж почему, но мне повезло. Встретились мы с ним, разговорились. И

о сортах рассказал, и о себе. Откровенно поведал о мыслях своих, которые и

разговорчивые-то обычно предпочитают скрывать. Как говорится, пустил в свою

душу. Потом и сам Терентий Семенович, и работники станции, и специалисты

колхоза спрашивали, где это я чуть не целый день пропадал, а главное —

удалось ли встретиться, поговорить с Саввой Терентьевичем. И, услышав, что с