Жало белого города

– Да, давно, очень давно… На похоронах сеньоры собралось много народу, всякие важные люди, журналисты, похожие на тех, что были здесь несколько недель назад. Потом, когда все разошлись, остались только сыновья и их невесты; по крайней мере, они держали этих девушек за руку. Сыновья были одинаковые, оба в костюмах, с черными браслетами; лично я бы их ни за что не различил.

– А что случилось такого, что вы не можете забыть тот день?

– Я все помню, да и как не помнить? Когда эти четверо остались одни, появился парнишка их возраста, то есть на вид не больше двадцати. Одет он был так, как у нас в деревне одеваются на праздники: джинсы и белая рубашка. Коренастый, огненно-рыжий, растрепанный, и выглядел почти как нищий. Видите ли, я не знаю, что он им сказал, но, так или иначе, он не заслуживал того, как они с ним обошлись.

– Как же они с ним обошлись? – вмешалась Эстибалис.

– Избили его, прямо там, напротив склепа Унсуэты, перед ангелом. Идемте со мной и все увидите сами. – Он поманил нас единственной рукой, все еще сжимавшей садовые ножницы.

Мы двинулись следом за ним по бульварам мимо серых могил и цветов, пока не оказались напротив волшебного ангела из городской легенды. Я сделал шаг в сторону, взял Эсти за плечи и притянул к себе.

– Видите могилу напротив? В то время она была пуста. Это была общая могила на шесть гробов, но мэрия приказала мне их выкопать, потому что время истекло. Я стал свидетелем сцены, прячась за памятниками. И не знал, что делать – бежать оттуда или позвонить в полицию.

– Именно так и надо было поступить, – пробормотала Эстибалис.

– Мне было страшно бросать парня; я был уверен, что они его убьют. Они ударили его раз и другой, а когда он упал, один из близнецов принялся избивать его ногами, а другой науськивал. Не знаю, что там между ними произошло, но когда парень перестал двигаться, они набили ему в рот земли и бросили в пустую могилу. А на прощанье крикнули: «И чтобы не появлялся в Витории, кусок дерьма», хотя не уверен, слышал ли он их.

– Вы хотите сказать, что близнецы убили того парня?

– Нет, не убили, но забили до полусмерти. Потом они долго рассматривали его и о чем-то спорили, а затем ушли.

– А что сделали вы? Вызвали полицию, «скорую помощь»? Остались ли свидетельства в каких-нибудь документах? – спросила Эсти.

– Что сказать, добрая женщина, – печально улыбнулся он. – Как только молодые люди ушли, я побежал посмотреть, жив парень или мертв. Рот набит землей, весь избитый, лицо изуродовано… Он посмотрел мне в глаза… как будто ждал, что я тоже буду его бить, как будто ничего другого от людей он и не ждал. Не могу представить, что он пережил там, в могиле, почти задушенный, под пристальным взглядом ангела Унсуэты. Я как мог выгреб землю из его рта; с единственной рукой я все делал очень медленно. Принес воды из шланга и промыл ему рот от земли и крови, так что он наконец смог вздохнуть свободно. Хотел вызвать «скорую», чтобы его отвезли в больницу, но парень запретил мне это делать. Он весь ощетинился и сказал: мол, никто не должен знать о том, что произошло, от этого будет только хуже.

– И вы его там оставили? – спросил я.

– Никак нет! Я предложил ему перебраться в мою хижину. Мне показалось, что парню негде ночевать, он согласился и остался у меня на несколько дней, не показываясь никому на глаза. Я каждый день носил ему еду, чесночный суп, картошку с чорисо, чтобы он поскорее поправлялся. Поверьте, парень был очень воспитанный, чуточку туповатый, но проблем у меня с ним не было.

– Не могли бы вы назвать его имя? Как звали парня?

– В том-то и дело, что я сам этого не знаю. Он то и дело повторял: «Не спрашивайте, очень вас прошу». Думаю, боялся, что близнецы вернутся на кладбище и разузнают, как и что, а потом примутся допрашивать меня, куда он делся.

– А не запомнили вы еще чего-нибудь, что помогло бы нам разыскать этого парня?

– Он все время твердил, что его прогнали – так он, по крайней мере, считал – и другие странные вещи, которых я не понимал, а объяснять он ничего не хотел и только повторял, что его собственная семья от него избавилась, что он искал их всю жизнь, а теперь его прогнали из Витории. А самое странное – знаете что? Мне все время казалось, что он переживал не из-за того, что его избили, ведь он не жаловался ни на разбитое лицо, ни на спину. Эти папенькины сынки сказали ему что-то такое, от чего он прямо с ума сходил.

– А не могли бы вы описать девушек? – спросила практичная Эстибалис.

– Одна мне запомнилась. Худенькая, как воробышек, с длинными гладкими светлыми волосами; не женщина, а ребенок, это было видно издалека. А вторую я не запомнил, я едва переводил дыхание от ужаса, и сердце у меня чуть не выскакивало из груди.

– А известно вам, что этот парень делал дальше, когда вас покинул? Куда он отправился?

– Говорил, что уедет в Памплону, что не вернется в Виторию, а еще он купил билет на автовокзале на улице Франсиа. Вы помните улицу Франсиа в ту пору, когда они еще не снесли то красивое здание? В общем, пока у меня жил, он этот билет прятал, и… ну, как говорится, одному скучно, а с мертвыми особо не пообщаешься, вот я его и обыскал – и увидел, что билет он купил до… Сейчас я уже точно не помню, но билет был в какую-то деревню за Бурундесой, автобус направлялся до Амуррио. Я понял, что парень мне соврал, но, думаю, он так поступил, потому что боялся, что те, другие, вернутся и спросят меня, где он, поэтому я прикинулся дурачком и, когда он ушел, пожелал ему удачи в Памплоне.

Эстибалис открыла у себя на телефоне карту северо-восточной части Алавы. Могильщик достал очки из кармана своего комбинезона, надел и уставился на экран телефона.

– Постарайтесь вспомнить: Аподака, Летона, Мургиа, Лесама?.. – перечисляла Эсти.

Старик потер переносицу, немного поразмыслил и указал пальцем на экран.

– Исарра! Точно, парень взял билет в Исарру, – торжественно объявил он.

Я покосился на Эстибалис. Она лучше знала этот район. Исарра была небольшим селением, максимум пятьсот жителей, и относилась к полицейскому отделению Витории. Но, не зная имени, невозможно было определить личность загадочного парня.

Мы попрощались с могильщиком и поспешно вышли за пределы кладбища: обоим хотелось как можно скорее покинуть памятники и могилы.

– И что теперь делать? – спросила Эсти. – Как использовать эту информацию?

– Вряд ли Игнасио признает, что двадцать семь лет назад до полусмерти избил неизвестного парня, тем более что заявления не было, а у него есть этот его адвокат, но можно попытаться вытащить что-нибудь из его бывшей девушки. С тех пор как на Игнасио обрушились несчастья, она охотнее говорит о своих невзгодах. Я ей позвоню, спрошу, нельзя ли встретиться прямо сегодня. И постараюсь связаться с Тасио, хотя ему осталось всего два дня до возвращения в тюрьму, – начальство выделило слишком мало времени. В любом случае… кое-что меня тревожит. Не знаю, заметила ли ты, но после выхода из Сабальи он ни разу не пользовался своим аккаунтом в «Твиттере» и не обращался ко мне в своих сообщениях.

– Еще бы, когда вокруг такие дела… В социальных сетях все уверены, что он виновен; наконец-то хоть в чем-то полное единодушие.

– А что изменилось? С прошлыми убийствами все общественное мнение также на него ополчилось, тем не менее он писал по несколько твитов в день, – сказал я, пожимая плечами.

– Все, что мы знаем, – после выхода из тюрьмы он заперся у себя в квартире на улице Дато. Хотя по правде сказать, Унаи, если б я провела двадцать лет в тюрьме и впервые вышла на свободу на пять дней, я б вряд ли занималась бы «Твиттером» и прочими соцсетями. Я бы жила в полную силу.

«Жить в полную силу: все мы об этом мечтаем, и ни у кого не получается», – подумал я. Но вслух не сказал – не мне поучать других, как прожить свою жизнь.

Дело в том, что социальные сети дали передышку и мне. На мой адрес приходили соболезнования со всех концов планеты с выражением сочувствия из-за смерти Мартины. Люди привыкли пользоваться хэштегом #Кракен, обращаясь ко мне, будто я – общественная служба, работающая двадцать четыре часа в сутки, но, по крайней мере, никто не называл меня бездельником, хотя продолжали настаивать на том, чтобы мы задержали Тасио прежде, чем тот продолжит убийства.