Жало белого города

Я вытащил ключи из кармана штанов, скользнув рукой по пистолету, который носил на боку, и пристегнул к ним мою миниатюрную сьерру. Никто не додумался бы сделать мне на день рождения такой подарок, как бы хорошо меня ни знал, как бы долго со мной ни общался. Никто.

На другое утро дед разбудил меня запахом свежего хлеба, нарезанного и разложенного на решетках дровяной печи. У него оставалось несколько баночек мармелада из черной ежевики, который мы варили прошлой осенью, и мы молча позавтракали, сами не заметив, как умяли целый батон.

– Хочу, чтобы ты кое-что увидел, сынок. Мне кажется, что я смогу тебе помочь.

– В чем именно, дед?

– В работе, в чем же еще.

Я посмотрел ему в глаза, с годами сделавшиеся молочно-серыми, и понял, что он удручен и обеспокоен не меньше моего. Смерть Мартины застала его врасплох. Он переживает за меня и боится, что я стану следующей жертвой.

– Дед, тебе точно не надо волноваться. Мы все занимаемся этим делом, я тоже не сижу сложа руки, и со мной ничего не случится…

– Ладно, идем, – прервал он меня, поднимаясь со стула.

– Куда?

– Наверх. Там есть одна фотография, которую я хочу тебе показать.

Я пошел за ним вверх по лестнице, мало что понимая. Наконец дед подвел меня к столу для пинг-понга.

Из множества изображений и вырезок из газет девяностых он взял одну: на ней изображалась женщина возле большого автомобиля. Это была заметка о светской жизни, в которой говорилось о матери близнецов, Бланке Диас де Антоньяна. Я прочел заметку и удивился. На первый взгляд никакой важной информации она не содержала: вкратце описывала выставку старинных автомобилей, состоявшуюся в Витории в 1985 году.

– Обратил внимание на машину, сынок?

– Да, большая. Ты в старых машинах разбираешься лучше, чем я. Что это за модель?

– «Изотта Фраскини» 1925 года. Я ее знаю, потому что один из военных командиров разъезжал на ней, когда меня в тридцать шестом году отправили в университетский городок. Этот автомобиль – его брат-близнец, и он был в Вильяверде, как и сама эта женщина.

– И что? – Я ничего не понимал.

– Кучу лет тому назад она появилась за рулем этого автомобиля у нас в Вильяверде. Такое не забудешь. Автомобиль не умещался на склоне Фермина, и ей пришлось оставить его рядом с магазином возле дороги. Она спросила твою двоюродную бабушку, а когда та вышла, о чем-то долго с ней говорила. Твоя бабушка ни слова не сказала, когда вся деревня принялась расспрашивать ее об этой знатной сеньоре, но потом всю неделю только и разговоров было, что о машине и о женщине.

– С моей двоюродной бабушкой? Я не знал, что они были знакомы.

– Никто не знал, но, может, тебе стоило бы поговорить с ней.

«Пожалуй», – подумал я.

– А как сейчас поживает моя двоюродная бабушка, а, дед? Сходишь к ней вместе со мной? Насколько я знаю, ты всегда находил общий язык со своей золовкой.

– Обязательно схожу, сынок, – сказал дед, надевая беретку. Он явно обрадовался тому, что может мне помочь. – Посмотрим, в каком состоянии у нее сегодня голова. Она, наверное, в огороде, у нее как раз перцы созрели…

– Думаешь, она что-то вспомнит? Это было давно, – забеспокоился я.

– У нее стариковская память, как и у меня. Не помнит, что ела на завтрак, зато отлично помнит, как в тот день, когда из Витории к нам пожаловал епископ и посетил школу, чтобы познакомиться с детьми, а заодно сфотографировал всю деревню, я отправился в Лагуардию на рынок. Вот это она помнит. А в сорок седьмом году, если мне не изменяет память, твоя двоюродная бабушка проходу мне не давала, чтобы я отвез ее в Виторию на фильм про Хильду [56] . Я про это запомнил, потому что потом во всех барах Витории и Логроньо вошло в моду заказывать хильды [57] по воскресеньям в качестве аперитива после мессы. Говорят, их так назвали, потому что они были крепкие и вкусные, как тот фильм: горький перец, оливка и анчоус. А уж сколько в моей жизни было этих хильд!

56

Речь идет о фильме 1946 года с Ритой Хейворт в главной роли.

57

Национальная баскская закуска в виде канапе-пинчо.

Он удалялся, а я удивленно смотрел ему вслед. Это была самая длинная речь, которую дед произнес с начала года. Когда он бывал многословен, это означало, что он чему-то очень рад или чем-то взволнован. Только в этом случае дед произносил больше своих привычных семи слов.

Мы спускались по улице Сан-Андрес, самой длинной в деревне, пока не оказались на дороге, ведущей к кладбищу. Справа шел узкий дублер и виднелся огород, к которому можно было добраться через старую шаткую калитку, возможно, сохранившуюся после переезда.

Калитка была приоткрыта, поэтому мы беспрепятственно вошли в огород и зашагали по натоптанной земляной тропинке, стараясь не наступать на грядки с салатом и кабачками.

Я заметил блюдечки с молоком, расставленные в разных местах, где было больше солнца. Моя двоюродная бабушка до сих пор верила, что гадюки любят молоко, смешивала его с ядом и расставляла по периметру огорода, чтобы с ними покончить.

Сама бабушка, согнувшись, разравнивала граблями компост.

– Хотите зеленых перцев? – спросила она, завидев нас на тропинке. Голос у нее был звонкий, молодой, какой иногда бывает у крепких столетних стариков. – Придется выкидывать, не успеваю жарить и раскладывать по банкам. На будущий год не стану их сажать.

Моя двоюродная бабушка Фелиса, которой сравнялось сто два года, и не думала помирать. Ее представление о течении времени давно уже отличалось от остальных людей.

Помню, как мой двоюродный дедушка Сиксто умер в восемьдесят девять лет и она овдовела. Во время отпевания Фелиса недоверчиво смотрела на гроб, то и дело повторяя: «Надо же, такой молодой…» Она до сих пор хранила у себя старую одежду, не складывая ее в шкаф: говорила, что будет ее носить, «когда состарится».

– Фелиса, – обратился к ней дедушка. – Унаи хочет задать тебе несколько вопросов. Надеюсь, ты вспомнишь все что нужно и сумеешь ему помочь.

– Конечно, сынок, – рассеянно ответила она, не прерывая работы.

– Бабушка, вы были знакомы с Бланкой Диас де Антоньяна, супругой промышленника Хавьера Ортиса де Сарате?

На мгновение она перестала ровнять землю, подняла очки, которые загораживали ее выпадающий глаз, поврежденный из-за какой-то давней травмы, и принялась пропалывать сорняки, словно ничего другого для нее не существовало.

– А по какому делу ее разыскивают? – спросила она, повернувшись к нам спиной.

– Это связано с ее сыновьями, Игнасио и Тасио. Но я слышал, что много лет назад она приезжала в Вильяверде и спрашивала вас, и вы с ней о чем-то разговаривали. Можете рассказать, что ей было надо? – осторожно спросил я.

– С тех пор столько лет прошло… Я уже почти ничего и не помню.

– Чего именно вы не помните, бабушка? Можете поточнее? – упорствовал я, догадываясь, что передо мной каменная стена.

Из пожилых деревенских людей очень сложно что-нибудь вытянуть. Они пережили войну и сорокалетнюю диктатуру, и все больше молчали или отвечали уклончиво. Благоразумие и осмотрительность у них в крови.

– Унаи, сынок, а не прогуляться ли тебе на кладбище? – прервал мои раздумья дед. – В понедельник дул южный ветер, и цветы у бабушки на могиле наверняка высохли. Можешь их выбросить?