Жало белого города

Поговорил с дедом, попросил его позаботиться о Германе в первые дни. Дед примчался из Вильяверде меньше чем через час и сразу же разыскал Германа; не знаю, как ему это удалось. Я вновь восхитился его даром решать любые проблемы, о котором я мечтал всю жизнь.

Да, об этом даре я мечтал всю свою жизнь.

Потом позвонил Альбе, притворившись, что звоню из больницы Чагорричу. Попросил разрешения вернуться домой и отдохнуть. Я знал, что она будет не против; у меня был упадок сил и совсем не было охоты с кем-либо спорить.

Я дополз до дома в одиннадцать вечера, в то время когда Селедон был уже готов отправиться в небо над площадью Белой Богородицы, чтобы завершить худшие праздники за всю историю города.

35. Крест Горбеа

10 августа, среда

Заупокойной мессы не было. Энеко был против всего, что связано с церковью, и все мы знали, что он в гробу перевернулся бы, если б узнал, что его хоронят по христианскому обряду.

Эстибалис не стала сообщать отцу о смерти брата, следуя рекомендациям, которые ей дали в отделении болезни Альцгеймера в Чагорричу. Поскольку других родственников не было, они приняли решение кремировать его, а прах рассыпать на вершине горы Горбеа, одном из обиталищ богини Мари [54] .

Публика, провожавшая Энеко в последний путь, напугала бы кого угодно даже в двенадцать часов утра: в основном это были неформальные клиенты травяной лавки, курильщики гашиша, готы и тетеньки с разноцветными волосами, разодетые в белые туники и распевающие неразборчивые молитвы.

54

Мари – в баскской мифологии олицетворение Матери-земли, королева природы и всех ее элементов. Ее образ обычно представлен телом и лицом женщины, элегантно одетой (обычно в зеленый цвет); может быть также представлен как гибридная форма дерева, или как женщина с козьими ногами и когтями хищных птиц, или как женщина-огонь, или как образ воспламененной радуги или лошади, тянущей облака. В образе женщина представляется с густыми светлыми волосами, которые расчесывает золотым гребнем.

Во главе шагала Эсти, сопровождаемая Икером, своим женихом. На ней был костюм для скалолазания: черные легинсы и черная майка из лайкры, на поясе – сумка.

Я знал, что они поднимутся на самую вершину, хотя это запрещено. Но в этот момент во всей округе я был единственным представителем закона, и все выглядело так, будто Эсти бросает мне вызов: «Ну что, задержишь меня? Не позволишь похоронить брата так, как я считаю нужным?»

Моя напарница не отвечала на мои звонки с того дня, как я приподнял белую простынь у ног Путника.

О похоронах я узнал благодаря Лучо, который был в контакте с женихом Эсти. От него я узнал также и то, что видеть меня она не желает. Я понимал, что потерял лучшую подругу и что, возможно, она уже не будет моей напарницей по работе.

Несмотря ни на что, я все равно пошел на похороны. Я не из тех, кто послушно отходит в сторонку. Если мне суждено быть избитым, пусть. Тем более это как раз тот случай, когда другие имеют на это право.

Я последовал за адской свитой на разумном расстоянии, и мы начали подъем.

Деревья редели; кругом виднелся лишь обнаженный массив камня, увенчанный сверху железным крестом. Крест, украшавший эту двадцатиметровую Эйфелеву башню, был водружен более века назад, превратившись в путеводную звезду для горных туристов всей северной части Иберийского полуострова.

Однако по мере нашего приближения к вершине происходило нечто странное, и мне пришлось протереть глаза, чтобы убедиться в том, что это не оптическая иллюзия.

– Это Энеко, это его аура! – воскликнула старуха, попыхивающая самокруткой с неведомым содержимым. – Красный цвет! Вы видите? Видите, как шевелится крест?

Каким бы невероятным это ни казалось, ведьма с самокруткой была права: крест покраснел и двигался – так бывает со снегом на экране неисправного телевизора.

Вместе со всеми я ускорил шаг и встал в нескольких метрах от железных подпорок креста.

Все стало ясно, когда я подошел достаточно близко: весь крест сверху донизу облепляло бесчисленное множество божьих коровок. Маленькие красные тельца многих тысяч насекомых шевелились, очумев от жары; их шевеление и придавало кресту неведомую тревожную жизнь.

Эстибалис не растерялась. Она погрузила урну с прахом в висевший за спиной рюкзак и начала подъем. Остальные следили за ней, затаив дыхание. Я встал рядом с Икером и взглядом попросил его следовать за Эсти.

Он кивнул, также начал подъем и через несколько секунд оказался рядом с ней на высоте последних ступеней, в двадцати метрах над нашими головами.

Моя напарница не стала дожидаться молитв и гимнов, открыла урну и вытряхнула прах, который опустился на божьих коровок: большинство насекомых немедленно расправили крылышки и разлетелись во все стороны.

Я не сомневался, что Энеко непременно увидел бы в этом мистический смысл или же истолковал все происходящее как неопровержимое доказательство переселения душ, но беда заключалась в том, что Эгускилора уже не было с нами, чтобы про это рассказать, а все по вине убийцы, который с некоторых пор совершенно сбил меня с толку.

Затем мы молча спускались. Эсти и ее парень шли впереди, остальные пристроились сзади; я замыкал шествие, погруженный в глубокие раздумья.

Я не заметил, как Эстибалис отстала от остальных и оказалась рядом со мной. Мы пересекали небольшую буковую рощу; ее высокие ветви укрывали от солнца и дарили прохладу, хоть немного остужая раскаленную землю и мою пылающую голову.

Икер обеспокоенно оглянулся, но Эстибалис кивнула ему, указывая, чтобы он шел дальше. Мы с ней замедлили шаг, пока не оказались в нескольких метрах от остальных и остановились на полянке посреди леса.

– Скажи, что собиралась, Эсти. Давай, выкладывай.

Она посмотрела на меня. Глаза у нее были злые, лицо бледное от бессонницы, а волосы еще более рыжие, чем обычно.

– Если я выскажу тебе все, что думаю, ты больше никогда не заговоришь со мной, Кракен, – выплюнула она мне в лицо.

– Скажи, Эстибалис. Лучше разом со всем разобраться…

– Это ты виноват! – выпалила она, ударяя меня кулаками в грудь. – Мой брат мертв по твоей вине! Это ты втянул его, а убийца посмеялся над тобой.

Я попытался ее сдержать. Эстибалис дралась яростно, грубо, как уличная кошка. Она была гораздо проворнее меня. Я обхватил ее сзади и прижал к груди, чтобы она перестала размахивать кулаками.

– Посмеялся надо мной, говоришь? – прошептал я ей на ухо. – Нет, дорогая. Он не просто посмеялся надо мной, он убил женщину Германа, он убил твоего брата… Это покруче самых мрачных шуток. Он втянул всех нас, он превратил это дело в личное сведение счетов.