Желчный Ангел

– «Известный писатель Сергей Греков найден пьяным на крыше торгового центра», «Автор нашумевшего романа “Отрезать тень” гуляет по крышам города», «Карлсон вернулся. Кто бухает на крышах мегаполиса?», «Нетрезвый Греков раздает автографы голубям на крыше», – зачитывала Мира заголовки в ленте московских новостей.

– Ну что за вранье! – вздохнул Сергей Петрович, разглядывая сломанный нос в Мирино косметическое зеркало. – Не было там никаких голубей.

– А автографы были, да? – съязвила Мира, пролистывая страницы на смартфоне.

Она сидела на грековском диване с белым пледом и чесала кошку, которая мимикрировала с поверхностью. Он вдумчиво смотрел на себя в отражение, утонув в кресле за рабочим столом. Весенний луч из незашторенного окна разделял их надвое, как теннисная сетка – конкурентов. Тихо журчал компрессором аквариум на подоконнике, толстые оранжевые рыбки с вуалевыми хвостами катались снизу вверх на фонтане пузырьков.

– Шаблонное мышление, – продолжил Сергей Петрович. – Раз писатель – значит, автографы, раз на крыше – значит, Карлсон.

– А ты бы, импровизатор хренов, как выразился? – Мира лупила его обидными словами.

– «Великий русский писатель Сергей Греков ищет вдохновение на одной из красивейших крыш города». А? Как считаешь?

– И тут же твоя фотография с расплющенным носом и синей харей, – ехидничала Тхор.

– Все-таки централизованность носа определяет сознание, не замечала? – Греков перемещал зеркало слева направо, меняя положение головы. – Ровный нос – и ты художник, поэт. Кривой – и ты чмо болотное.

– Ну нос-то мы поправим, я уже договорилась с пластическим хирургом. – Мира гладила кошку, растянутую поперек дивана. – А вот с мозгами твоими что делать?

– А какие твои соображения?

– Может, тебе поехать в санаторий для алкашей? Прокапают, поставят на ноги. Куда-нибудь за Урал. На птичек будешь смотреть, на блошек. Глядишь, и напишется что-нибудь.

– «Здравствуйте. Я – Сережа Греков, и я алкоголик. Пьянею с двух рюмок водки», – продекламировал Сергей Петрович. – Не, стыдно как-то. Люди литрами жрут, а я… Кстати, где чашка с водой, тут стояла? Синенькая такая.

– Воду выпила, чашку вымыла, а что? – удивилась Мира.

– Твою мать! Там были мои линзы! – завопил Греков. – Ты сожрала мои глаза!

– Эка невидаль! – пыхнула Тхор. – А зачем ты положил их в чашку? Линзы хранятся в контейнере со спецраствором, на всякий случай.

– Ты думаешь, легко прицелиться в крошечный контейнер, когда ты в дверь не в состоянии попасть? Скажи спасибо, что в чашку. В прошлый раз я опустил их в аквариум.

– В прошлый раз ты оставил их на ручке двери в моей машине. Там они и засохли, – напомнила Мира.

– Ну вот, видишь, какой я изобретательный! Сразу понятно: творческая личность.

– Да, уровень изобретательности – бог. У меня в кабинете до сих пор лежат два левых ботинка, в которых ты ввалился после очередной пьянки.

– Серьезно? А я думаю, почему у меня вывих на правой ноге… – Греков отложил зеркало, подтянул стопу на колено, снял носок и подвигал пальцами. – Я до сих пор хромаю! Смотри!

– Пошел ты… Мне страшно, Серый, – серьезно сказала Тхор. – Мы можем притворяться и шутить над твоими пьяными выходками. Но ты катишься в пропасть.

– Я знаю, Мира, я знаю. Я только не понимаю, что делать… * * *

Каждый раз, видя искреннее раскаяние Грекова, Мира надеялась, что залихватских подвигов больше не повторится. Но не проходило и дня, как ее Сергу-ня совершал новый маневр, переплевывая былые заслуги.

Как назло, возле его дома уже обосновалась пара шпионов-журналистов, готовых немедленно вписать в историю причуды запойного писателя. И Сергей Петрович их не подвел. Буквально через несколько дней после операции по выравниванию носа он кинулся на спасение черной ободранной Мани – бездомной кошки, которую недолюбливала Квакила. Маня, завидев его во дворе, часто кидалась в ноги и молила о еде. Автор чесал ее между плешивых ушей и выдавливал на асфальт у подъезда заранее заготовленный пауч с влажным кормом. Маня с грозным урчанием сжирала его и вновь смотрела на Сережу лимонными глазами.

– Не могу тебя взять, милая, – оправдывался Греков. – Моя Жюли не примет, приревнует, раздерет в клочья.

Маня утыкалась в икры писателя облезлой головой, думая про себя: «Какое мещанское имя – Жюли! Гори ты в аду, домашняя сволочь!»

Впрочем, все попытки Сергея Петровича пристроить Маню в семью завершались провалом. Вольнолюбивая кошара либо сбегала, либо заливала мочой какую-нибудь ценную вещь – и вновь оказывалась на улице.

– Какое свободомыслие! Какая независимость и неподкупность. Браво, Маня! – говорил ей Греков, встречая у подъезда. – Я бы все продал за теплую постель и миску еды.

Маня, впрочем, сама ругала себя за идиотские поступки, но на дворе стоял март, впереди лето, и… мятежная душа просилась вон из пыльных квартир. К тому же за Маню вели бои двое полосатых ухажеров. Они сатанински орали по ночам, завывая и клокоча, и были прокляты жильцами дома до седьмого колена.

Жюли, слыша эти вопли, прыгала на подоконник и тревожно поворачивала ухо к стеклу.

– Мррау? – спрашивала она хозяина.

– Да, это твои потенциальные женихи беснуются, – отвечал Сергей Петрович.

– Мррау! – возмущалась Жу.

– Ну, дорогая, либо мужики, либо квартира в Москве со всеми удобствами, одно из двух, – пожимал плечами писатель.

Стерилизованная Жюли утыкалась глазами в черную мартовскую ночь и вздыхала.

«Лучше все же квартира», – делала она внутренний выбор и, успокоенная, забиралась в горячую постель хозяина.

В ту ночь кошачьи крики были просто нестерпимыми. К ним присоединились собачий лай, воронье карканье и шум первого ледяного дождя. В этой какофонии было что-то особенно раздирающее душу.

Сергей Петрович с заклеенным пластырем носом долго ворочался в кровати, клал голову под подушку, затыкал уши, но в итоге был окончательно разбужен Жюли. Она звала его к кухонному окну, из которого вопли казались наиболее разборчивыми.

– Ау! – Звук ударялся прямо о стекло. – Ау, ау!

Греков закрыл Жюли в ванной и распахнул окно. Предрассветное небо выглядело зареванным и холодным, над кроной лысого тополя вилась стая ворон. Под ними на верхней ветке чернела какая-то тряпка.

– Ау! – орала тряпка. – Ауууу…