Железный лев

— Прошу простить меня великодушно, архивы таких дел мне плохо знакомы. Про дела Екатерины Великой слышал, а такой детали не разумел.

— Ничего страшного, хотя на будущее старайтесь не допускать таких оплошностей. Они сильно портят впечатление от ваших размышлений. И что же? Как эти манифесты повредили дворянству?

— Не повредили. Нет. Они изменили его природу. До манифеста они были суть служилым сословием, самым приближенным к монарху. После стали лендлордами, если выражаться на английский манер. Отчего изменилось и их отношение к жизни. И старые идеи уже едва ли могли их увлечь. Поглядите на то, что сейчас твориться среди дворян? Бесконечное прожигание жизни, карточные игры, притом самые убогие, вроде штосса, которые не требуют даже толикой мозга пользоваться, пьянство и беготня за актрисками. Многие ли карьеру по службе делают и пользу отечеству приносят? Многие ли заводы с фабриками поднимают? Многие ли наукой занимаются во славу нашего Отечества?

— Из состоятельных — единицы, — вместо Дубельта ответил Шипов.

— В основном только те дворяне, что в долгах и нужде, — добавил глава Третьего отделения.

— Вот! Это и привело к 1825 году. Дворяне стали впитывать, как сухая ветошь, всякую сжиженную дрянь, что оказалась поблизости. Одно хорошо — единства промеж них не имелось, а всасывали отраву они все разную. Иначе вся эта история могла закончиться куда-то печальнее. Вон — Франция в 1740 году мировой гегемон. Самая великая культура, экономика, армия и флот. А сейчас? Жалкая тень самой себя. Еще парочка революций и они вообще до мышей дорастут. Так и у нас бы случилось, не останови этих безумцев Николай Павлович. Кризис идей. Дворяне потеряли жизненные ориентиры и цель в жизни. Вот в этих условиях и Гегель за философа вполне им зашел. Ну а что? Думать не надо, делать ничего не надо, служить не надо… просто ищи в себе проявление абсолютного духа и занимайся саморазрушением.

— Не любите вы его.

— А за что его любить-то? Вы с его идеями знакомы? Например, с фатализмом, который совершенно ужасен.

— Чем же?

— Хочешь сей, а хочешь куй, все равно получишь… хм… ну вы поняли Леонтий Васильевич.

И Шипов, и Дубельт несколько секунд молча глядели на молодого графа, а потом расхохотались. Простой и незамысловатый юморок очень заходил в их сознание. Потому как они не только вышли из армейской среды, но и повоевали, а это оставляет определенные последствия.

Лев же продолжил:

— Фатализм обесценивает любую инициативу и старательность, любое действие, любую службу, любое устремление. Чтобы ты не делал, это не ты, это проявление абсолютного духа или, пусть, проведение господне. Человека нет. И воли его нет. Ничего нет. Зачем исполнять приказ императора? Зачем драться за интересы Отечества? Зачем рожать и воспитывать детей? Это все пустое. Человек при торжестве фатализма получается обычным собачьим экскрементом, который плывет в мутных водах сточной канавы.

— Занятно. Хотя, признаться, в такой плоскости я не думал об этой философии. Ладно. Допустим. И что вы предлагаете?

— Поискать, что есть в Европе из философии полезного. Причесать. Разгладить. И утвердить, как государственную идеологию, начав продвигать на всех уровнях. Заодно утвердив вектор развития. Куда мы идем, зачем и как. Что мы хотим. Чтобы молодежь хоть как-то ориентировалась.

— И почему вы считаете, что это сработает? У нас же есть формула «Самодержавие. Православие. Народность» и, как вы верно заметили, она игнорируется дворянством нашим… и даже высмеивается.

— По нескольким причинам. Прежде всего «Самодержавие. Православие. Народность» это не идеология, а благие пожелания. Лозунг. Вроде «Свобода. Равенство. Братства». За этими словами ничего нет. Идеология же — это система взглядов, позволяющая ориентироваться в жизни.

— Отчего же? Православие вполне себе взвешенная идеология.

— С православием есть одна тонкость. Вы уверены, что у нас не появится блаженных идиотов, что станут бегать с идеями Нагорной проповеди о «непротивления злу насилием», разлагая армию и тылы? Например, в канун какой-нибудь войны, через что подготавливая победу врагов.

— Хм… — запыхтел Леонтий Васильевич, хмуро уставившись на Льва.

— Я ни в коем случае не говорю о том, что нам нужно отказываться от православия или как-то его умолять. Нет. В здравой, умеренной форме оно очень полезно. Просто нужна аккуратность и так подставляться попросту неосторожно. Враг, лишенный совести, обязательно сюда ударит. А мы, как правило, имеем дело с Европой, в которой с совестью традиционно страшный дефицит.

— Хорошо Лев Николаевич, что вы говорите эти вещи вот так — приватно. — предельно серьезно произнес Дубельт. — Очень хорошо. Да-с. Но это была первая причина. А другие? Почему эта формула не подходит?

— Потому что она наша. А большая часть дворянства у нас чужедомные до мозга костей и заглядывает Западу в рот, даже если он подставляет им задницу. С этим нужно бороться. Например, через вот такие чайные и не только и. Но сколько десятилетий нам потребуется, чтобы переломить этому колониальному мышлению и научиться любить себя, свою страну и своих соотечественников? Ведь эти все балбесы мыслят точно так же, как какие-то туземные вожди. Чем враги и пользуются. Чем и нам надлежит воспользоваться, чтобы обратить их слабость нам на пользу.

— Вы же не учились в коллегиях иезуитов. Откуда такие идеи?

— При чем тут иезуиты? Никак нет. Мои мысли не с ними связаны. Я в частном порядке изучал тактику и стратегию. Разбирал отдельные битвы прошлого и пытался понять, как они были выиграны. Особенно такие, где успех был едва ли ожидаем. Посему озвученные мною мысли исключительно от военной смекалки.

— Кстати, а почему вы еще не на службе?

— Юн, Леонтий Васильевич. Очень юн. Едва ли меня куда-то примут.

— Я поговорю с Николаем Павловичем об этом.

— Буду премного благодарен. Только если возможно поближе к Казани. Чтобы я мог приглядывать за предприятиями.

— Хорошо. — кивнул Дубельт.

— Быть может, вы сами уже придумали, какую идеологию взять за основу? — спросил Шипов.

— По косвенным разведывательным признакам в ближайшие десятилетия, возможно, годы нас ждет большая научно-техническая революция, которая перевернет мир с ног на голову. Если, конечно, можно так выражаться. Паровые машины на железных дорогах. Паровые машины на кораблях. Паровые машины на заводах и фабриках. Работы Остроградского по пулям вам, я полагаю, известны. Вот. А в бывших Североамериканских колониях Великобритании… как их там?

— Северо-Американские Соединенные штаты.

— Да, точно! Соединительные государства[1]! Как я мог забыть?! Так вот. Там уже есть достаточно массовые нарезные многозарядные пистолеты, карабины и прочее[2]. Их изготовили тысячи. И будьте уверены — в ближайшие годы все передовые армии начнут переходить на нарезное оружие, сначала стрелковое, а потом и артиллерию. Что изменит весь расклад сил, по сути, обесценив все, что есть сейчас. Например, нарезные пушки с гранатами с ударным взрывателем превратят в пыль все нынешние флоты. Это будет великое обнуление… и великий шанс для всякого, кто не станет медлить и окажется достаточно расторопным.