Железный лев

— А Нагорная проповедь? Я ведь, получается, сгубил свою душу.

— Едва ли кто-то из смертных сможет приблизиться к Иисусу Христу. — тяжело вздохнув, произнес архиепископ. — Мы грешны, одержимы страстями, слабы… Такова наша природа. Перед смертью или же чувствуя в том особую нужду, люди уходят в монастыри, чтобы отрешиться от всего мирского и оказаться хотя бы на шажок ближе к богу. В мирской суете же это едва ли возможно. Оттого нам стоит уповать на милосердие Его и человеколюбие.

— То есть, нам надлежит просто быть хорошими людьми, постаравшись при этом никого не убить?

— Ну это уже перебор, — строго произнес архиепископ Владимир. — О Нагорной проповеди надлежит помнить, держа ее в сердце как идеал, как мечту. В делах же мирских я бы посоветовал тебе просто не быть дураком.

— Благодарю вас, отче. Вы мне очень помогли.

— Обращайтесь в любое время. Вам я всегда помогу, чем могу. И я очень благодарен, что вы не стали выносить такого рода вопрос на публичное обсуждение.

— Я все понимаю, отче. Люди слабы. Особливо эти дурни из кружков, чьи неокрепшие мозги совершенно расшатаны каким-то диким вздором. Меня тут пытались… кхм… агитировать. Рассказывая о том, что мы бы зажили счастливо и справедливо сразу, как освободились бы крепостных крестьян. Но на вопрос, о том, чтобы кушали эти крестьяне, если их всех выгнать на улицу, не ответили.

— Все так, сын мой, все так. Люди ищут простых, возвышенных решений.

— Которыми, порою выложена дорога в ад… Это ведь сколько людей умерло бы, если поступить так, как они предлагали? Наших людей.

— Что мне тут добавить? — развел руками архиепископ, грустно улыбнувшись. — А каким был второй вопрос, который вас волновал?

— Вы слышали о моих делах на реке Киндерка?

— Разумеется.

— Я читаю западные газеты, и мне очень не нравится то, что я там вижу. Английские и французские издания занимаются тем, что методично обесценивают Россию. Словно бы мы неумехи дремучие и все такое.

— Здесь нет ничего нового, — тяжело вздохнув, произнес архиепископ. — Но как это связано с твоими делами на реке Киндерка?

— Если я все правильно понимаю, то обесценивание не проводят просто так. Обычно так готовят войну, стремясь к тому, чтобы сначала народ увидел в будущих врагах неумех. Чтобы поверил в себя и имел правильный настрой. Следующий шаг — расчеловечивание. То есть, попытка показать своим людям, что их враг не человек или, как минимум, неполноценный человек.

Архиепископ молча и внимательно смотрел на Льва Николаевича.

— Я полагаю, что Англия готовит против нас войну. С целью если не расчленить, то ослабить. Но у нее нет союзников. Пока нет. Мы же покупаем большую часть селитры у англичан или у тех, кто от них зависим. Например, османов. Согласитесь, ситуация скверная.

— Я бы сказал, что вы, сын мой, сгущаете тучи, но зерно истины в ваших словах есть. Продолжайте.

— Историю на реке Киндерка я затевал для своих нужд. Мне требовалась азотная кислота. Много. Однако же в процессе осознал, насколько острая и критическая нужда в селитре у нашего отечества.

— И здесь спорить не о чем. Хотя я все еще не понимаю, к чему вы говорите это мне?

— Мы с Александром Леонтьевичем наняли землекопом, которые возводят плотину. Даст Бог, к будущему году закончат. Еще сколько-то уйдет на наполнение этой запруды. Так что ранее чем в сорок шестом году мы не начнем. А технология, которую мы придумали в университете, новая. Ее отлаживать надо. Тут как бы не в сорок восьмом или даже пятидесятом нормально продукция пойдет.

— Понимаю. И?

— Мы с Николаем Ивановичем придумали запасной вариант, который никак мешать не станет этой плотине. Английская фабричная паровая машина мощностью в десять лошадиных сил стоит от тысячи до полутора тысяч рублей. И, если закупить хотя бы дюжину таких, мы сможем все собрать и запустить установки до конца года. Может быть, и не на полную мощность, но все же.

— И вы хотите, чтобы епархия дала вам на это деньги?

— Нет. Я хочу, чтобы епархия закупила на свои деньги эти машины. Под любыми благовидными предлогами. Например, желая поставить лесопилки или паровые мельницы. Потому как мне, скорее всего, их не продадут. Даже если бы у меня были пятнадцать-двадцать тысяч рублей для их приобретения.

— Почему же?

— У Лондона много своих людей в нашей многострадальной стране. Кто-то ими завербован. Кто-то куплен или держится шантажом. А кто-то и просто городской сумасшедший, вроде Чаадаева, который от чистого сердца верит в нашу неполноценность. Все эти люди — враги. И они, узнав о делах с селитрой, станут вредить. Вам они не посмеют мешать, тем более если формально паровые машину будут закупаться на иные цели.

— Вы понимаете, что пятнадцать-двадцать тысяч рублей — это большие деньги для епархии? ОЧЕНЬ большие.

— Понимаю. Но я мыслю, что весь прибыток от селитры направлять на местные пожертвования церкви, оставляя средства лишь на обслуживание этого предприятия и его развитие.

— А вам в этом какой интерес?

— Отработка технологии и опыт работы с паровыми машинами, которые я мыслю попробовать улучшить. С тем, чтобы позже уже самому изготовлять. Здесь. Для наших нужд. Чтобы не хуже английских. Оттого было бы недурно купить лучшие.

Архиепископ молчал.

Он думал.

Смотрел куда-то в пустоту и считал. Наконец, он спросил:

— Сколько с дюжины машин будет каждый год селитры?

— Даст Бог пятьсот пудов. Для начала. Дальше, как пойдет. Но я рассчитываю через год-два как минимум удвоить выработку.

— А что думает Николай Иванович?

— Лобачевский и Зинин придерживаются такого же мнения. И считают его осторожным. Мы сейчас осваиваем в физическом кабинете университета электролитическую очистку меди, после которой качество оборудования из нее существенно улучшится. Плюс проводим опыты с реакторной установкой, подбирая оптимальную ее форму и режим работы.

— Прошу, избавьте меня от таких деталей, я в них ничего толком не разумею. Значит, они считают так же?

Лев Николаевич извлек из кармана сложенный вчетверо листок и протянул его архиепископу. Тот открыл и быстро забегал глазами по строкам. Перед ним находилась записка от Лобачевского. И он, в отличие от Льва Николаевича, был куда оптимистичнее настроен.

— Значит, пятьсот пудов селитры в год.

— Доброй селитры. Наидобрейшей. Такой, которую англичане продают за самую высокую цену. А нам она станет обходиться в цену бросовой. И большая часть прибыли станет поступать пожертвованием на нужды епархии. Сама же селитра — укреплять наше воинство.

— Интересно… это весьма интересно, но мне нужно подумать и посоветоваться…

Толстой вышел от архиепископа в приподнятом настроении.

При цене пуда лучшей селитры в восемнадцать рублей и худшей в районе шести-семи выручка набегала солидная. Порядка пяти тысяч ежегодно, а если все пойдет ладно, то и десяти, и более.

Понятно, что не все эти деньги пошли бы на пожертвования, но в горизонте трех-пяти лет инвестиции отбивались и начиналась стабильная, жирная прибыль. Очень жирная. Потому как вся епархия ежегодно собирала от пятидесяти до семидесяти тысяч.