Жемчужница

Алана, не сдержавшись, хохотнула, выливая из себя очередную порцию безобразных рыданий, и, зажмурившись, замотала головой, пытаясь заставить себя успокоиться, перестать реветь, перестать беспокоить своей истерикой самых дорогих на свете людей.

Про то, что вопрос о том, как поступить после скорого расставания, остался без ответа, Алана попыталась забыть. Потому что ответ был известен и так: оставить Тики и Изу, отправиться в ледяные крепости и жить там до конца своих дней.

…или просто взять и наконец уже перерезать себе глотку своими же плавниками.

…и почему она не сделала этого раньше?..

Алана остервенело замотала головой, прогоняя заманчивые, но совершенно неправильные мысли, и воззрилась на взволнованно облизнувшего губы Тики.

— Спасибо, — шепнула она, с досадой замечая, как лицо мужчины на долю секунду печально кривится, и, уложив голову у него на плече, глубоко вздохнула, всё ещё испуская из себя судорожные всхлипы.

— А вообще, — вдруг начал Тики спустя несколько минут безмолвного поглаживания и нежных объятий, — не знаю насчёт «делаю больно близким», но близнецам ты своей стычкой с Лави, — голов у него здесь вильнул, словно бы мужчина сдерживал в себе кучу ругательств, и это осознание заставило Алану слабо улыбнуться, — обеспечила если не вечный мир, то хотя бы дружественный нейтралитет, — довольно заметил он, и девушка непонимающе вскинула брови.

— Почему? Я же… — я же, кажется, вновь всё испортила.

— Потому что Лави обжёг Мане руку, — тут же перебил её Микк, словно бы прекрасно зная, о чём подумала Алана, — и Неа тут же ринулся к возлюбленному братику узнавать, всё ли в порядке, — со смешком закончил он, отстраняясь от девушки только затем, чтобы взять её лицо в свои тёплые большие ладони и ласково ей улыбнуться. — Мы любим тебя, слышишь? И ты не… не всё то, что наговорил о тебе этот идиот, ты прекрасная и добрая, и великолепная, и невероятно сострадательная, слышишь?

Замолчизамолчизамолчи.

— Слышу, — отозвалась Алана слабо, совершенно не веря во всё, что сказал ей мужчина, потому что всё это было правдой лишь в его глазах. В глазах того, кто любил её и хотел успокоить.

…хорошо хоть, что не принялся уверять, что никогда не оставит.

Она бы тогда точно разревелась так, что смогла бы затопить весь лагерь. Снова.

Эта мысль показалась такой забавной, что Алана не сдержала короткого смешка, чувствуя себя ужасно вымотанной и уставшей.

Поэтому, наверное, когда Тики аккуратно уложил её на постель и, укрыв лёгким пледом, устроился рядом, девушка и уснула почти без промедления, ощущая, как Изу обнимает её за талию, утыкаясь носом в живот и согревая светом своей тревожно сияющей души.

Снились ей кровавые реки и невесомые облачные берега.

========== Второй отлив ==========

Мана принял от близнеца кружку с чаем (ту самую кружку из дворца, которую Неа на правах любимой посудины всегда таскал с собой во все путешествия) и подумал о том, что чувствует себя просто омерзительно (непозволительно) счастливым. Брат заботился о нем последние два дня из-за ожога руки почти как прежде, и мужчина даже думал, что если для того, чтобы вернуть все на круги своя нужно прикинуться немощным — он это сделает.

Конечно, Мана думал об этом — и тут же ужасался сам себе, отметая подобные порывы всеми доступными способами, однако… Проку от этого было мало. Прикидываться пока, конечно, не приходилось — рука и без того болела нещадно, не успокаиваясь даже будучи окунутой в целебную настойку, состряпанную буквально на коленке (благо лес вокруг, и нашлись нужные травы), однако же… Скорее всего, уже в Восточной столице все будет нормально.

Пока, правда, лагерь не двигался с лесной поляны у озера, из которого Алана подняла храм, и Книгочей с совершенно одичалым видом носился по водяным залам, а волноваться было особенно не о чем. Кроме того, что в столице их ждет слабеющий с каждым днем отец, которого медленно, но неуклонно пожирает болезнь. И кроме того, что Неа ужасно хочется поцеловать еще хотя бы разок, потому что он слишком замечательный брат для такого идиота, как Мана, слишком заботливый к нему даже в своем наигранном равнодушии и слишком, слишком (чересчур) потрясающий в принципе, о дракон.

Мужчина отпил из кружки и прикусил изнутри щеку до боли, тут же сглатывая выступившую кровь вместе с травяным отваром и кося взглядом на устроившегося рядом близнеца.

— Как рука? — деланно равнодушно осведомился тот в своей обычной для последних дней манере, чуть только заметив, что на него смотрят, и Мана неловко пожал плечами. Рука не то чтобы была обожжена очень сильно, но покрылась волдырями от запястья до кончиков пальцев, и двигать ею без боли в ближайшие несколько дней не представлялось возможности. Собственно, как и держать поводья, поэтому в завтрашний путь придется отправиться в одной из повозок каравана и тухнуть в ней с книжкой до самой Восточной столицы. Не то чтобы там были целители лучше самого Маны, но ведь лекарств в лесу не раздобудешь –только растительные и животные ингредиенты, да и приготовить можно далеко не все.

— Надеюсь, подзаживет, пока мы будем в городе, — вслух отозвался мужчина, позволяя себе маленькую улыбку. — Не хочу ехать в карете.

Неа прыснул, словно между ними не было этой непробиваемой стены, и задорно сверкнул золотом глаз в полутьме шатра.

— Но придётся, — веско протянул он, хитро растягивая тонкие губы в ухмылке и заставляя сердце Маны пуститься вскачь, и пожал плечами, вновь напуская на лицо маску того деланного равнодушия, отчего мужчине хотелось как можно скорее помириться с братом, чтобы тот перестал казаться таким далёким и недостижимым. — До Восточной столицы уж точно, — Неа невесело хмыкнул, недовольно скривившись, и вздохнул, явно вспомнив что-то неприятное. — Ты отдыхай тогда, а у меня ещё дела есть, — вдруг спокойно проговорил он, вставая со своего места, и направился на улицу, а Мана так и застыл с полураскрытым ртом, не осмелившись попросить его остаться.

Да и нужно ли это было?

У Неа же определённо точно были и свои проблемы, не мог же он постоянно сидеть с больным ущербным братом. Мана горестно вздохнул, проклиная себя, свою трусость и это драконово желание приковать близнеца к себе, и улёгся на подушки (Неа их со всего лагеря собирал, идиот, и это грело душу), устало прикрывая глаза.

Руку от неаккуратного движения охватило болью, отчего мужчина раздражённо зашипел, пытаясь устроиться поудобнее и при этом не считать себя немощным инвалидом, и через несколько минут принялся считать овец, уговаривая себя хоть немного поспать.

Потому как последние две ночи уснуть ему не удавалось.

Проблема, конечно, была пустяковой, совершенно глупой, но спать рядом с Неа просто не получалось: в голову лезли всякие странные мысли, лицо горело, в груди частило сердце, словно желая пробить рёбра и прижаться оголённой нежной плотью к брату, — а потому Мана отсыпался днём, когда близнец покидал его, и иногда (совсем редко, но оттого это было только прекраснее) ловил на грани сна и яви его ласковые касания.

Неа не было плевать, и он просто притворялся, что это так, как будто не желая доставлять младшему проблем и неудобств со своей любовью, а потому… потому лучшим выходом для него — для них обоих — действительно было отстранение. Потому что если Неа в один момент не выдержал и полез к нему целоваться (и пусть он был пьян — раньше ведь он нередко спал рядом в таком состоянии, и все было нормально!), за свое собственное терпение Мана ручаться не смел.

Неа, он ведь… он был таким потрясающим. Более усовершенствованная версия своего близнеца, смелый и решительный, он всегда был для недоделанного Маны примером подражания, пусть даже потягаться со старшим мог только Тики — такой же сильный и здоровый.

Холимый и лелеемый — солнце своей собственной семьи. Единственный из троих братьев, кому досталось, по мнению Маны, лучшее от родителей, пусть сами родители (как и Микк, даже сменивший фамилию из нежелания светиться как член императорской четы, где семьи наследников были наперечет) так, может, и не считали.