Жемчужница

Они были отражением друг друга.

Они были одним целым.

У Неа были его глаза, а у него — глаза Неа.

У Неа было его лицо, а лицо Маны принадлежало Неа.

Они были продолжением друг друга, неразрывно связанными, навечно прикованными.

…как ему вообще будет возможно отпустить брата? Как Мана отпустит его, если мира без него измыслить не может?

Неа вдруг судорожно вздохнул, улыбнувшись как-то слишком натянуто, так, словно ему было невыносимо больно, но он не был в силах что-либо исправить, и резко подался вперёд, прижимая обомлевшего Ману к себе.

И — крепко целуя.

Мана приоткрыл рот, не в силах сопротивляться, и тут же близнец приласкал языком его небо, параллельно блуждая руками у него по спине и даже не просто обнимая, а буквально втискивая в себя, словно хотел слиться и действительно стать целым.

Физически целым.

Прикасаться к нему, целовать его, улыбаться ему, быть его.

Дыхания не хватало, легкие жгло… Мана зарылся пальцами Неа в волосы, не желая и не имея возможности себя сдерживать, — и позволил делать с собой все, что угодно будущему императору.

Но всего на минуту.

Когда Неа отстранился — лихорадочно сверкающий глазами, совсем как тогда, на постоялом дворе, разгоряченный и как будто даже не думающий отпускать его от себя — Мана зажмурился, чувствуя себя страшно несчастным и виноватым, и замотал головой, слегка отталкивая его.

— Неа, послушай, я… я не… мы не должны это делать. Я знаю, что ты… мы… хотим этого, н-но…

Неа дернулся как будто его хлестанули по спине кнутом и тяжело выдохнул, поджимая дрогнувшие губы и сразу же ожесточаясь лицом. Как будто само упоминание об их болезни — общей, как и все у близнецов — было для него чем-то невероятно отвратительным.

— Мы больны, я помню, — произнес он со угрюмой насмешкой. — Тогда не буду мешать тебе выздоравливать, — и, быстро натянув на себя рубаху, буквально вылетел из шатра.

Мана остался стоять на месте как стоял и не двигался минуты две, не меньше. А может и больше, кто его знает. Время куда-то как будто исчезло. Оно как будто огибало Ману, не давая ему влиться в свое течение. Оно… как будто было против него — и за Неа.

Ну почему брат не хочет с ним об этом поговорить?! Они же… они… они… с этим надо как-нибудь разобраться! Так не должно быть!

Мана выскочил вслед за Неа на улицу, чувствуя себя кем-то до иррациональности ужасным и мерзким, ощущая, как сердце бьётся в горле, мешая дышать, боясь, что сейчас будет поздно, что они больше никогда не помирятся, никогда не будут рядом, что брат возненавидел его, и… и… и…

Тело сковало холодом, а губы задрожали, и он в спешке осмотрелся, ощущая себя до неузнаваемости трепетным и готовым вот-вот расплакаться, потому что Неа сбежал от него, Неа сбежал от него как от прокажённого, как от врага, которого ненавидел!

— Ч-что ты?.. — вдруг непонимающе раздалось откуда-то со стороны, и Мана тут же перевёл взгляд туда, с облегчением и разжигающейся в груди ревностью видя близнеца рядом с Аланой. — Карты? — удивлённо вскинула она брови, переглядываясь с Тики, и обеспокоенно взглянула на самого Ману, тут же нахмурившись и тяжело вздохнув. — Ну хорошо, давай сыграем.

На лице Неа мелькнуло и тут же скрылось под маской спокойствия неподдельное облегчение — Алана была для него словно матерью, под крыло к которой обычно бежит ребенок, которого обидели. Мана прикусил губу, не решаясь к ним подходить и собираясь сбежать куда-нибудь отсюда подальше, только бы не видеть этого, но тут Тики, метнул в него быстрый взгляд и поднялся со своего места, быстро целуя зардевшуюся Алану в висок и проделывая такой же маленький и какой-то ужасно домашний ритуал с прижавшемуся к боку девушки Изу.

— Пойду выпью чего-нибудь, — легкомысленно выдал он. — У Панды наверняка припасена какая-нибудь настойка для души и тела.

Младший Уолкер намек понял у отправился ближе к костру, где обычно собиралась большая часть их маленького лагеря, чтобы приземлиться у самого огня и устало потереть ладонями лицо. И — дождаться Тики, который вскоре действительно подсел к нему с душистой настойкой персонально от Панды. Без лишних слов мужчина протянул ему фляжку, только заметив сжатые до белизны костяшек в кулаки руки, и как-то очень кротко поинтересовался, словно заранее смирился с происходящим:

— Ну и что ты вытворил в этот раз?

Спросил так, словно Мана в чём-то провинился, и это подняло в груди такую бурю негодования, что даже волосы на затылке зашевелились. Он не был ни в чём виноват! Он сделал всё правильно, о дракон!

Зачем вообще столько проблем?

Мана вдруг ощутил себя невероятно уставшим и горестно повесил голову, длинно выдыхая и успокаиваясь.

Тики как-то непонятно хмыкнул, пригубливая фляжку, и мужчина, ощутив себя сущим ребёнком, со вздохом принял вновь протянутую настойку.

— Почему он убегает от меня? — всё-таки выдохнул он спустя несколько минут, морщась от незнакомого терпкого вкуса. — Я ведь…

— А что ты хочешь сказать ему? — перебил его Тики, смотря куда-то в сторону, на Алану (кажется), которая, успевая поглаживать уснувшего дракона, с хитрой улыбкой рассматривала карты у себя в руках.

— Я хочу поговорить с ним! — Мана всплеснул руками — и тут же повесил голову. — Я знаю, какого ты об этом мнения, ладно? Но я действительно не считаю это нормальным, потому что…

— А чем ты это считаешь? — Микк вскинул брови и упал спиной траву, подкладывая руки под голову и глядя в пестреющее звездами ясное небо. — Болезнью? — Мана дернулся от неприятно, но абсолютно точно прозвучавшего здесь слова, и рвано кивнул. — И ты сказал Неа, что этого быть между вами не должно, и что он просто болен, да? И, наверное, — тут в тоне Тики проскользнула снисходительная насмешка, — ты хочешь помочь ему вылечить эту болезнь, да?

Наигранная участливость так взбесила Ману, что он резко повернулся к Тики и опасно наклонился к нему, всматриваясь в его лицо; глаза в глаза.

— Даже не думай мне выговаривать за это! Ты не понимаешь, каково — чувствовать такое к собственному брату!

Однако Микк ничуть не испугался его — напротив, сразу ему и выговорил:

— Ты идиот, ясно? — голос его тут же утратил нарочитую мягкость и стал твёрдым и каким-то даже холодным. — Неа тебе себя на блюдечке преподнес — так и сказал небось, что любит тебя, а ты его больным обозвал! И теперь ты смеешь удивляться, что он говорить с тобой не хочет? После того, как ты оскорбил его чувства к тебе?!