Жемчужница

— Послушай, — глухо произнес он, — я совершенно не умею утешать людей, а тем более девушек, но… — Алану погладили по волосам, а потом легко, но как-то немного неловко похлопали по спине. — В общем… то, по чему ты льешь столько слез, оно ведь уже произошло, верно? Оно произошло, и этого не исправить. А от твоих слез — от них нет никакой пользы, только вред, ведь они причиняют боль тем, кто видит тебя плачущей или даже просто знает о том, что ты эти слезы роняешь. Так есть ли смысл плакать?

Алана судорожно всхлипнула и отстранилась, облизывая соленые губы и с новой пристальностью всматриваясь в лицо наблюдающего за ней человека.

Вайзли был молод, почти мальчишка еще. А может, так ей только казалось из-за его болезненной худобы. Однако… слова его были совсем не детскими. Вот только… могли ли они сделать легче?

— А если… если плачешь от боли? — криво усмехнулась она.

— Так значит, это было все-таки очень важно? — в тон ей отозвался юноша.

Алана болезненно расхохоталась сквозь слезы и уткнулась ему лбом в плечо, ругая себя за несдержанность и истеричность на всех языках, которые только знала.

— Очень-очень, — наконец согласилась она.

Вайзли как-то понимающе хмыкнул, всё же обнимая её и похлопывая по спине неуверенными движениями, словно и сам сейчас совершенно не понимал, что делать.

Однако он всё равно продолжал говорить — говорить то, в чём Алана, видимо, нуждалась больше всего.

— И ты думаешь, что сможешь помочь им своими слезами? — голос у юноши был тихим и успокаивающим, будто он говорил с потерявшимся ребёнком, и девушка, честно говоря, именно так себя и ощущала. Последние четыреста лет. Потерявшийся в лесу ребёнок, который так и не смог выбраться к океану, чтобы сбежать от охотников и окровавленных тел братьев и сестёр. Но Вайзли продолжал: — Или ненавистью к себе? К тому, что осталась жива, — усмехнулся он, и Алана вздрогнула, чувствуя, как белая душа юноши, похожая чем-то на танцующие в солнечном свете пылинки, окатила её своим теплом. Совсем как Тики, когда тот пытался укротить истерики девушки своими объятиями. — Но ты не можешь.

— П-почему? — задушено всхлипнула Алана, поднимая на Вайзли (лицо у него был странное — напряжённо-потерянное, но душа, душа его будто бы стремилась обогреть её слишком уставшее израненное тело) взгляд, и шумно втянула носом воздух, потому что юноша мягко ей улыбнулся и неловко погладил по волосам.

— Потому что они дали тебе возможность жить, — просто ответил он. — А жизнь — это дар, какая бы она ни была. И ты не можешь себя проклинать за эту жизнь. Ты просто не имеешь на это права, — Вайзли грозно свёл тонкие брови к переносице, но в следующий же момент лицо его разгладилось, и он благостно улыбнулся. — Это же будет неуважением по отношению к тем, кто тебя одарил этой жизнью.

Алана глухо всхлипнула, чувствуя, как ее истерика неожиданно отступает и как успокаивается все в груди. Это было… так удивительно. Неужели все ослабленные болезнями члены семьи могли оказывать такое воздействие? Врачевали ли они души? Или просто так хорошо успокаивали?

Ведь Вайзли… он же…

— Но ведь они умерли, — тихо произнесла она, пытаясь убедить его в чем-то, о чем сама не умела ни малейшего представления. — Они же…

— Они хотели, чтобы ты жила, — оборвал ее несвязный лепет юноша, чуть отстраняясь и поглаживая ее по голове. Странно, но он ни разу не запутался пальцами в ажурных косах — совсем как Тики, который ей их и заплетал. Да и вообще эти двое… оказались очень похожи. — И раз ты жива, — между тем указал Вайзли, — ты не имеешь права ненавидеть себя за это, потому что этого для тебя хотели они.

Вайзли, который оказался куда мудрее всех своих родственников вместе.

Вайзли, который нашел правильные слова.

Вайзли, который…

— Спасибо… — Алана крепко обняла его, чувствуя, что больше не хочет плакать (и это было так потрясающе, о океан!), и улыбнулась дрожащими губами, вскоре отстраняясь и неловко щелкая пальцами. — Это ведь… просто это письма моей сестры к нам, и я… В общем…

Юноша вскинул руку раскрытой ладонью вверх, призывая ее прекратить оправдываться, и дернул уголком губ в намеке на легкую улыбку.

— Не благодари, — сказал он вместо того, чтобы продолжать допытываться, как будто и так все-все понял или уже знал, и с наигранным хвастовством заметил: — Иногда меня зовут мудростью семьи.

Алана приподняла бровь и легко рассмеялась, покачав головой и замечая, как юноша довольно улыбается.

— Это неудивительно, знаешь ли, — поделилась она со смешком, и Вайзли важно кивнул, пожав плечами. Повисла неловкая тишина, прерываемая лишь шмыганиями самой девушки и доносившимся с улицы шумом живого города. — Можно взять тебя за руку? — ужасно смущаясь этого, спросила Алана, облизнувшись и наблюдая за заинтересованным удивлением на лице юноши. Душа его любопытно взметнулась ворохом пылинок к грудине, словно бы желая вырваться и лично обо всем узнать, всё проверить и рассмотреть, что заставило девушку повеселеть. Младший брат Тики явно был не просто ученым, которому приходилось заниматься этим из-за слабого здоровья и душившей скуки, а обожающим своё дело экспериментатором.

— Конечно, — невозмутимо отозвался Вайзли, протягивая ладонь и позволяя Алане, не вставая с места, обхватить её — такую тонкую и бледно-болезненную — пальцами. Душа у него звенела совсем слабо, словно бы переливали ручьев где-то вдалеке, совершенно отличаясь от звона того же Адама хотя бы тем, что девушка почти не слышала его. Однако это был густой звон — совсем такой, словно бы солнце гудело у неё над головой.

— Вы и правда очень похожи с Тики, — отстранённо проговорила она, прикрыв глаза и в наслаждении улыбаясь. Успокаиваясь.

— Не сказал бы, — уклончиво ухмыльнулся Вайзли, неуверенно поводив плечами, но Алана покачала головой и глубоко вздохнула, отстраняясь. Она кинула взгляд на упавшую на пол книгу, на аккуратно расставленные в стопку письма на столе и всё же осторожно спрятала всё обратно в шкатулку. — Расскажешь об этом Тики? — вдруг поинтересовался юноша, и Алана удивлённо вскинулась, чувствуя, как ужасно не хочет нагружать Микка своими проблемами и срывали больше, чем уже есть. Девушка покачала головой, закусив губу, и отвела взгляд. — Потому что любишь его?

Вайзли смотрел на неё так, словно у него была информация, которую следовало проверить. Словно эта информация его не удовлетворяла и ему хотелось разузнать всё лично. Настоящий ученый, который не верит, пока сам не убедится.

— Люблю, очень люблю, — прошептала Алана, смущённо усмехнувшись. — Он спас меня. Много раз. И сейчас… спасает… — неловко хохотнула она, пряча взгляд, и растерянно пробормотала, чувствуя, что может поделиться этой мыслью, потому что Вайзли, оказавшийся хорошим слушателем и не менее замечательным советчиком, никому не расскажет про это, — и чем я заслужила такого замечательного мужчину?

Юноша, однако, рассмеялся, фыркая, и, закатив глаза, со смешком поделился:

— А я не понимаю, чем это Тики заслужил такую великолепную девушку.

Алана поняла, что краска залила лицо, только после того, как щёки обдало жаром, — и стремительно отвернулась от незлобно хохотнувшего Вайзли.

— Хотя, — лукаво протянул юноша, — это же мой брат. А ты — красива даже когда плачешь, я уж не говорю о прочих твоих достоинствах, к внешности никакого отношения не имеющих, — тут он прицокнул языком и вдруг недовольно выдохнул: — Как жаль, что сам я… — тут голос его понизился до глухого неразборчивого ворчания, и Вайзли вернулся на свое место, ругаясь себе под нос. Однако Алана все-таки разобрала, что он ужасно жалеет о своей непохожести на братца, потому что тянет его не на нежных прекрасных дев, а на всяких лгунов и глупцов, не только являющихся вредными всезнайками, но еще и имеющих такой оскорбительно-рыжий цвет волос, что аж глаза болят.