Женская доля
Шрифт:
– Прачка – тоже человек! У нее горе, а вы ее, как собаку, на улицу гоните! – выкрикнул кто-то из них в защиту Фроськи.
Многоголосый хор начал расти и множиться:
– Отказываемся работать! Спину гнем, убиваемся, а вы только о нас ноги вытираете!
– Жалованье требуем больше за тяжкий труд!
В стороны полетели простыни, тазы и щетки. Разгоряченные, мокрые женщины вывалились на улицу, выкрикивая на ходу:
– Мы не рабы, мы люди!
Накопленная обида и злость от тяжкого труда выплеснулись и раскатились, словно горячая волна по улицам города. Из всех городских стирален выходили на
Фрося стояла вместе со всеми в толпе протестующих. Но молчала…
Горе по погибшему малышу так сдавило ее горло, что дышать было тяжело, не то что говорить. Плыла она среди чужих воплей и гнева немой, обессилевшей рыбой.
В многочасовом стоянии прошли два дня.
Беломойки все также приходили на работу затемно, но на свои рабочие места не шли, а выстраивались на тротуарах и принимались снова и снова скандировать:
– Прачка – тоже человек!
Однако на третий день их крики стали тише. Жалованье за забастовку не платят, а с голодным брюхом сил становилось все меньше. На лицах у голодных, уставших женщин уже читалось сомнение, не зря ли затеяли, может, сдаться и вернуться обратно к ожогам, мозолям и боли от работы в пару и сырости?
Вдруг к толпе подлетела пролетка, откуда извозчик начал вытаскивать и раздавать моечницам свежие булки и пироги:
– Держите! Ешьте! От нас это, от простого люда, собрали вам помощь! За хорошее дело горой надо стоять, бабоньки, а мы уж вам подмогнем!
Двое заводских рабочих, которые прибыли вместе с провиантом, принялись раздавать прачкам деньги:
– Держите, это вам, чтобы держаться до победного! Мы провели благотворительный сбор! Вы должны выстоять и добиться улучшений в работе!
Чьи-то мозолистые руки сунули Фросе пачку ассигнаций:
– Вот возьми на похороны! Закажи все как положено для ребеночка.
От этих теплых прикосновений, человеческой заботы в горле у несчастной женщины что-то лопнуло. Рассыпался на сто частей холодный камень, мешавший говорить, и слова полились наконец наружу. По бледному лицу хлынули слезы, она поклонилась своим благодетелям и прошептала:
– Спасибо, спасибо!
Вечером после хлопот на кладбище Фрося не пошла домой, хотя ноги от усталости ее уже не слушались. Она вернулась снова на пятачок к своим товаркам по несчастью и продолжила упрямо требовать облегчения в своем адском труде.
Ничто не смогло сломать ее, ни проливные дожди, ни холод, ни удары жандармов, которые однажды попытались разогнать упрямых работниц и вернуть обратно в стиральни.
Пока однажды на банную улицу, где было больше всего стиральных заведений, не явился сам градоначальник. За ним тянулась вереница владельцев прачечных и стирален города.
Градоправитель подтянул засаленные манжеты и грязный воротничок, потом раздраженно спросил:
– Ну так и чего же вам надо?!
Фрося в ответ звонко выпалила:
– Чтобы за людей нас считали! Отпуск давали, жалованье не хуже, чем у заводских! И работать как все, а не пока упадешь!
Чиновник оглядел измученных адским трудом женщин, их плохонькую, по сто раз заштопанную одежонку, бледные от недоедания и вечных болезней лица, их багровые, раздутые, шершавые после стирки руки…
И с тяжелым вздохом согласился:– Хорошо, предлагаю перемирие. Вы возвращаетесь на свои рабочие места, я же издам приказ о новых условиях вашей работы. Согласны?
Фрося с облегчением выдохнула, их бунт был не зазря. Она оглянулась на товарок и подтвердила их решение:
– Согласные, что ж поделать. Будем чистоту в городе блюсти, а то у вас уже одежка стирки просит.
Градоначальник смутился, рядом с ним загудели взволнованные держатели прачечных. Но их возмущение перекрыли довольные возгласы и шум шагов работниц, которые с победой расходились по своим стиральням и мойкам.
После двухнедельной забастовки, которую начала Фрося, для прачек были улучшены условия их работы. Прачкам установили восьмичасовой рабочий день, разрешили раз в год брать отпуск в две недели.
Сама же бывшая прачка стала ходить в воскресную школу, чтобы обучиться грамоте и письму.
И с тех пор использовала эти знания, чтобы защищать права своих товарок по тяжелому ремеслу. Любая беломойка знала, что к ней можно обратиться с проблемой. Сердобольная женщина поможет составить жалобу, пойдет ругаться с жадной хозяйкой, а случись что посерьезней, так и до самого градоначальника достучится.
До конца жизни творила Фрося добро. Она организовала для тех, кому не с кем было оставить маленьких детей во время работы, бесплатные ясли, где ее работу няньки оплачивали прачки в складчину. Ежедневно она возилась, кормила и заботилась о десятке чужих ребятишек, пытаясь загладить свою вечную вину перед погибшим Гришей.
Скандалистка
Черная женская сумочка с размаху ударила по спине извозчика.
– Да быстрее! Еле тащишься! – Вера со злостью замахнулась на возницу еще раз, будто удары или бранные слова могли подогнать коляску.
Высокий старик даже вскрикнул от боли и закрутился на своем месте так, что взметнулась на ветру его длинная борода.
– Что же ты, барыня, дереси да ругаеси будто я животное? Праздник ведь на дворе.
Но женщина на сиденье, окруженная свертками и пакетами, только гневно выкрикнула:
– А ну, замолчи! Лошади своей указывать будешь, а не мне!
Даже когда кучер помог стащить все покупки из пролетки к крыльцу дома, Вера не перестала ворчать:
– Да будь ты проклят, идиот! Не ехал, а полз! Знаю я, какой у вас праздник, по трактирам шастать да горькую пить!
Она пихнула в сторону помощника:
– Чего встал, двугривенный захотел? Не дождешься! Давай иди, с утра, поди, наклюкался уже, вон морда красная!
– Не пьющий я, барыня, – смиренно посетовал пожилой возница.
Он все еще топал грязными лаптями рядом, ожидая чаевых.
– Ведь Новый год, надбавили бы за труды хоть немного.
Но пассажирка ему попалась скандальная, все ее на свете раздражало даже в канун новогодней ночи. Она повернулась к нему всклокоченная, со съехавшей набок шляпой.
– Ах, деревенщина, попрошайка чертов! Убирайся! Ни копейки сверху не дам! Ехал медленно, чуть грязью меня не измазал! И вообще, рожа у тебя противная! Бородищу бы хоть причесал! Будешь клянчить чаевые, так я мигом городового крикну и велю тебя в кутузку отвести за то, что благородным дамам мешаешь к празднику готовиться!