Жизнь Бальзака

Догадывались ли они, что смерть близка? Говорили ли об этом? Неизвестно, но именно в то время Эвелина согласилась выйти за него замуж. Причины и мотивы ее согласия остаются неясными. Единственный важный факт —Эвелина стала женой Бальзака за пять месяцев до его смерти – иногда вырывают из контекста, трактуют с точки зрения женоненавистничества и шовинизма. Имеется в виду, что Ганская действовала из циничного своекорыстия. Даже при худшем завещании на свете последнее совершенно невероятно. Оставив имение Анне – ее решение Бальзак называет «героическим»¹¹⁹⁷, – Эвелина увеличивала вероятность того, что все ее имущество перейдет родственникам со стороны мужа или царю. Она получала единственное преимущество: возможность жить в Париже. Но и разрешение на выезд во Францию утрачивало свою привлекательность после революции и после того, что она узнала о родственниках будущего мужа. Если Оноре умрет, она останется одна на улице Фортюне – в долгах, в обществе чужих слуг и властной, назойливой свекрови. И сколько еще скелетов ждет ее в семейном шкафу Бальзаков?

Кроме того, ее муж уже тогда считался национальным достоянием. Для женщины, ценящей уединение и много пострадавшей от внимания того сорта, какой теперь отождествляют с таблоидами, едва ли такая перспектива была радужной. Венчание состоялось в Бердичеве, в приходской церкви Святой Варвары, утром 14 марта 1850 г.; со стороны Ганской то явно был жест сострадания. Она стремилась исполнить последнее желание Оноре перед смертью, даже если оно означало для нее неопределенное будущее. Радовалась ли она такому решению – вопрос другой. Бальзак признавался Зюльме Карро, что для него свадьба стала «счастливой развязкой великого и благородного романа, который продолжался шестнадцать лет»¹¹⁹⁸.

Сразу после свадьбы молодожены вернулись в Верховню; они прибыли в половине одиннадцатого вечера. Всю первую брачную ночь Эвелина мучилась от ревматизма и артрита. Бальзак очень устал, глаза у него потускнели («ужасное состояние для молодожена»). Он обещал, что будет работать, как работал в 1840– 1841 гг.: «Так мы можем быть уверены в том, что к 1852 году наша маленькая семья по крайней мере будет неплохо обеспечена»¹¹⁹⁹. Цель по-прежнему отдалялась.

Так как на дорогах еще была распутица, г-н и г-жа Оноре де Бальзак отправились домой лишь 24 апреля 1850 г. Из гостиницы «Россия» в Бродах (в австрийской части Галиции) Эвелина написала дочери тревожную весть: «Его здоровье совсем не радует меня. Приступы удушья все учащаются; он очень слаб, у него нет аппетита, он обильно потеет, отчего слабеет еще больше. Он так сильно изменился, что знакомые в Радзивиллове едва узнали его». Пока она писала письмо, вернулся умирающий, которому удалось вырвать их багаж у таможенников: «Он провел все дело с достойной восхищения энергией, и мы сможем уехать сегодня. Только теперь я понимаю, как плохо знала этого восхитительного человека. Хотя мы знакомы семнадцать лет, каждый день я открываю в нем свойства, о которых даже не подозревала. Если бы только у него по-прежнему было здоровье!»¹²⁰⁰

9 мая они были в Дрездене, где, как всегда, поссорились из-за «выгодных покупок». Оба упрекали друг друга в лишних тратах. Бальзак радовался мелким невзгодам супружеской жизни и писал последние письма домой. Матери он велел поставить во все вазы свежие цветы, а Лора должна была позаботиться о том, чтобы, когда они приедут, матери не было на улице Фортюне: «Ее достоинство пострадает, если она начнет помогать нам распаковывать вещи»¹²⁰¹. Слугу-эльзасца надобно поставить охранять дом. Эвелина добавила вежливую приписку «матушке, которой я обязана моим превосходным и самым идеальным мужем». Она благодарила свекровь за то, что та смотрит за их домом, сожалела, что от забот она заболела, и выражала надежду, что ее сын скоро поправится «под просвещенной заботой его превосходного друга, доктора Накара»¹²⁰².

Бальзак и его молодая жена вернулись в Париж поздно ночью 20 (или уже 21) мая 1850 г. То был его пятьдесят первый день рождения. Путешествие чуть не убило его. Проведя два дня без еды и сна, он не мог ходить; у него потемнело в глазах. Он несколько раз терял сознание. Прежде чем он ввел молодую жену в «рай», их ждала еще одна катастрофа.

О достоверности происшествия свидетельствуют счета от слесаря и из психиатрической клиники¹²⁰³. Карета остановилась перед домом. Во всех окнах горел свет, но дверь никто не открыл. Послали за слесарем, взломали замок… Войдя, хозяева увидели, что слуга-эльзасец, как ему велели, защищает дом от незваных гостей. Он совершенно обезумел. Видимо, его сломила необходимость соответствовать ожиданиям Бальзака. Ему говорили, что хозяин объявится в любую минуту. Эльзасца отправили в психиатрическую лечебницу, а Бальзака, который надеялся произвести на свою принцессу совершенно иное впечатление, уложили в постель. На следующий день к жившему в соседнем доме художнику Гудену зашел Альфред де Виньи. Гуден подвел его к окну сбоку дома и показал «в соседнем дворе дорожную карету, покрытую пылью; он сообщил, что приехал Бальзак со своей московиткой… Я всегда считал, что его русская – выдумка, и изумился, узнав, что она настоящая»¹²⁰⁴.

Сначала всем казалось, что здоровье Бальзака поправляется; он даже выходил в город по разным делам, в основном связанным с таможней: на улицу Фортюне продолжали прибывать сокровища. Но с начала июня он оказался прикован к своей комнате рядом с часовней Святого Николая. Все письма ему приходилось диктовать Эвелине. Последнее предложение, написанное его рукой, – постскриптум к письму Готье, который уезжал в Италию: «Я не могу ни читать, ни писать». Приписку он сделал 20 июня.

К середине июля он так ослаб, что у него не осталось сил даже диктовать.

Накар пригласил на консилиум нескольких врачей. Его тревожили отеки пациента. Бальзаку сделали кровопускание, очистили кишечник. Ему прописали мочегонные и успокаивающие средства, пищу велели принимать только холодную и небольшими порциями. Он должен был носить очки и не должен разговаривать. Сестра Лора по опыту знала, что «скука принесет ему больше вреда, чем несколько слов»¹²⁰⁵. В начале июля у него диагностировали перитонит и поставили на живот сотню пиявок. У него развивалась альбуминурия – симптом болезни почек, – появились пролежни и язвочки во рту. Все это время Бальзак оставался бодрым и мужественным, каламбурил, шутил о смерти и больше беспокоился о больном зяте, чем о себе. Он даже рассказывал о сюжетах, которые зрели у него в голове: в «Человеческой комедии» еще оставались большие пробелы, а время было на исходе.

По крайней мере, некоторые его страхи оказались необоснованными. Насколько он мог судить, Эвелина и его сестра понравились друг другу; племянницы называли Эвелину «Обожаемая», а матушка оказала всем любезность, переселившись к подруге и «избавив вас всех от бедной старой калеки». ЛоранЖан постоянно смешил всех и раздражал Эвелину.

Тем временем внешний мир прослышал о состоянии Бальзака. 3 июля президент послал за новостями, и на следующий день в газетах сообщили, что Бальзак на грани выздоровления¹²⁰⁶. Виктор Гюго дважды заходил навестить своего собрата – литературного гиганта. История сошлась на улице Фортюне: Бальзак умирал, а Гюго вскоре предстояло отправиться в ссылку. Гюго приехал в мрачный дом на заброшенной улице: последние ворота справа, если идти со стороны Елисейских Полей. За решеткой показалось лицо слуги, затем исчезло; ворота открыли, и он очутился в узком садике. Забетонированные дорожки мимо клумб вели ко входной двери. Когда гость вошел, ему бросился в глаза колоссальный мраморный бюст Бальзака работы Давида д’Анжера¹²⁰⁷. «Ты поразишься, – писал Бальзак в то время Эвелине, – когда увидишь голову олимпийца, которую Давиду удалось извлечь из моей толстой бульдожьей морды»¹²⁰⁸. Сам натурщик находился неподалеку; нужно было подняться по лестнице, застеленной красным ковром, уставленной вазами, статуями, картинами и сундуками, затем пройти еще по одному коридору. Дверь спальни была открыта; Бальзак сидел в постели, опираясь на груду подушек и парчовых валиков; целая система ремней и подъемных блоков помогала ему менять положение в постели.

Он был уже гораздо больше и жизни, и искусства. Огромные волдыри все время нарывали, и их приходилось прокалывать. Ковер накрыли резиновым ковриком. Из Бальзака вытекало много жидкости. Чувство юмора всегда помогало Бальзаку противостоять боли, и теперь, когда из него вытекали жизненные флюиды, он шутил с Гюго о своем внезапном распаде и огромном размере. Состояние, на которое стоило посмотреть. Он еще радовался тому, что женился на аристократке, и изумлялся, что Гюго так невозмутимо расстался со своим пэрством. Бальзак укорял Гюго за его, как он говорил, «демагогию»; затем похвастал отдельным входом в часовню; рассказал, что проделал символический путь от трона в Верховне до алтаря на улице Фортюне. Наконец, он проводил гостя до лестничной площадки и позвал Эвелину: «Пожалуйста, покажи Гюго все мои картины!» При свечах Гюго увидел поразительное собрание старых мастеров, в том числе картины Гольбейна и одну картину Порбуса, художника, которого Бальзак возродил в «Неведомом шедевре»¹²⁰⁹. Бальзак по-прежнему пребывал в хорошем настроении и ожидал, что поправится. По мнению врачей, жить ему оставалось шесть недель.

Здесь следует упомянуть последнюю тайну из жизни Бальзака – историю прискорбную и ужасную. Если не удастся покончить с ней, то можно, по крайней мере, доказать, что скелет в шкафу готов рассыпаться в прах¹²¹⁰. В 1907 г. писатель Октав Мирбо совершал поездку по Бельгии на автомобиле. В свою книгу он включил рассказ художника Жана Жиго, который, как известно, стал любовником Эвелины после смерти Бальзака. Ту же историю рассказывали Огюсту Родену в то время, когда он трудился над статуей Бальзака. В то время как Бальзак лежал на смертном одре, Эвелина, злясь на него за то, что он умирает, и испытывая отвращение к его неприятному угасанию, «утешалась» в соседней комнате в постели с Жиго. По просьбе Анны, рассказ исключили из опубликованной книги Мирбо, однако о нем пошли слухи. В него поверили даже некоторые серьезные ученые. Рассказ Жиго отличается незрелой хвастливостью, а версия Мирбо – желанием угодить поклонникам Бальзака. Тем не менее они подтверждаются свидетельствами некоторых очевидцев, которые присутствовали на улице Фортюне в последние дни жизни Бальзака. Его сестра туманно намекает на какие-то «последние несчастья», которые пришлось вынести ее бедному брату¹²¹¹, а Зюльма Карро и Лоран Дюамель, сын племянницы Бальзака Валентины, гораздо позже утверждали, что ко времени смерти Оноре они с Эвелиной «совершенно разошлись». Итак, вот факты, которые, возможно, послужили основой для некоторых выводов, не таких резких и более обоснованных.

Во-первых, в то время, когда Бальзак умирал, у Жиго был роман с женой соседа-художника, а, как известно, окна Гудена выходили на дом Бальзака. Судя по всему, Жиго познакомился с Эвелиной лишь в 1851 г., когда писал портрет Анны, но в силу своего самомнения решил объединить два этих эпизода. Вовторых, отношения Эвелины с Оноре никогда не были безмятежными. Они и раньше часто спорили и ссорились. К тому времени, как с Эвелиной познакомились родственники Бальзака, Эвелина и Оноре были знакомы семнадцать лет. Эвелина отнюдь не была ангелом из добальзаковских романов; не обладала она и нечеловеческой стойкостью, которую ожидают от людей, попавших в водоворот роковых событий. Она была одна в чужой стране и самоотверженно ухаживала за мужем, умиравшим ужасной смертью. Ради него она принесла в жертву свое состояние и душевное спокойствие. Родные Бальзака пристально следили за Эвелиной и гадали, достаточно ли она любит Оноре. В июле 1850 г. Лора писала матери: «Г-н Накар просит, чтобы наняли человека ходить за ним. Моя невестка для меня загадка. Сознает она опасность или нет?.. Если да, она героиня. Она жалуется на головные боли и боли в ногах; брат говорит, что она очень крепко спит; похоже, он хочет, чтобы за ним кто-нибудь ухаживал…»¹²¹²