Из биллиардного шара,Надколотого при ударе,Обломок бивня из нутраТорчит, с другим обломком в паре.Осколок бивня, как ребра,—На память о бойцовском дареБиллиардиста иль слона.И островом уходит в далиСтола зеленая страна.Шаров коническая гроздь.Удара сильного гримаса.Пощелкивает кость о кость,—Вы слышите, что не пластмасса.
«Утро пахнет прелью пряной…»
Утро пахнет прелью пряной.В неподвижности лесок.Лишь порхает над полянойЖелтой бабочкой листок.Чтобы вспомнили о зное,О
цветах и травах мыИ почувствовали злоеПриближение зимы.
Время
Кажется — та же вода,Ибо река-то ведь та же.А миновали года,Десятилетия даже.«Сколько воды утекло!» —Вспомним негаданно-цепко,Видя, как сносится щепка,Как уплывает весло.
«Что было? Ночь. Глубокий сон…»
Что было? Ночь. Глубокий сон.Жена в окне стоит, зевая.Заборы пригородных зон.Асфальт. Сплошная осевая.Шоссе. Водитель — первый класс.Туман, сквозящий понемногу.Село…И кошка, только разПеребежавшая дорогу.
Темное
Поздним вечером во тьмуВыйду на шоссейку.Свою милую возьмуЛасково за шейку.И скажу ей: — Полюби!Без тебя фигово!..—А она: — Хоть погуби,Но люблю другого…Наше длинное село.По селу — сошейка.— Мать, вставай, уже светло.Душу мне зашей-ка.
«Девочки-малявочки…»
Девочки-малявочки.Где ж они? На лавочке.С желтой прядкой над вискомИ с надкушенным куском.Только что поели.Дотерпели еле,Чтобы доболтать,Сев рядком опять.Девочки-малявочки,Вновь они на лавочке.А кто ждет прибавки,Те еще при бабке.
«Я вышел из дому. Пелена…»
Я вышел из дому. ПеленаПолзла рассеянно за болото.И затмевала уже лунаОгни вечернего самолета.Она вставала, везде одна,Она являлась привычным жестом.На крышах белых была она,На простыне и на теле женском.Горел под нею росистый дол.А где-то, может быть, над лагуной,Не тронув черных пустых гондол,Она дорожкой легла латунной.Дрожала собственная лунаВ любой реке и во всех озерах,—Неотвратимо отраженаВ закрытых окнах, в открытых взорах.
«Самолетные гулы…»
Самолетные гулы,Одолев самый первый редутСловно вьючные мулы,По небесным тропинкам бредут.Как спокойно в салоне,Среди чистой воздушной среды,И внизу, на соломе,Возле той золоченой скирды.Мы себе же умелоИ привычно отчет отдаемВ том, что там прошумело,Отошедшее за окоем.
Жена пилота
Подспудно управляющая телом,Тебе привычка острая дана:День начиная каждый,—первым деломНетерпеливо глянуть из окна.Ближайший лес укрыт рассветной свиткойНо взор твой занят высью голубой,Где самолетик как иголка с ниткой —С инверсионным следом за собой.
Девочка
Немного сна, немного лени,Но много разного дано.И, словно яблоки, колени,—С поджившей корочкой одно.А лоб и щеки плавной лепки.Сияет взора острие.И две отчетливые репкиЗа пазухою у нее.
Школа
Как же все это минуло скоро,—Отлетели,
остались вдалиТот урок, и та самая школа,И тропинки, что к школе вели.Нынче выглядит все по-другому.Хорошо? Хорошо, да не то.Прежде нравилось, чтобы от домуНаша школа была далеко.Чтоб дороги крутое лекалоОкругляло неспешную речь.Чтобы что-То в пути отвлекало,Потому что хотело привлечь.Мы, как в речку, входили в науки.А затем, по прошествии лет,Наши дети нырнули, и внукиИзготовились детям вослед.Вновь звонок этот школьный, и оченьНеохота идти со двора…Золотая — вы скажете — осень?Золотая — отвечу — пора.
Читальный зал
Луч, вдетый в скважину замкаКак будто нить в ушко иголки,В конце кудрявится слегка,И волоконца эти колки.Как за окном капель звонка!Как мысль густа на книжной полке!.Потом и девичье ушкоЧуть-чуть зардеется от света.На сердце просто и легко.И ощутимей взгляд соседа.
Танцплощадка
Жаркой мазурки вал.Юношеские стансы.Время промчалось…БалСтал называться — танцы.Скромненький слов запасДаже и после вуза.Явно стыдясь за вас,В сторону смотрит муза.
«А город, струя свою речь…»
А город, струя свою речь,С такою картиною сжился:Мальчишка с кудрями до плечИ девочка, вбитая в джинсы.Надеюсь, что эти стихиПрочтут через некие годы,Увидев в оконце строкиПревратности нынешней моды.
Долговязая
Долговязая, тянись,На сомненья невзирая,—Головою прямо в высь,Где листва блестит сырая.Долговязая как вяз,А не как тюльпаны в вазах.Уважают нынче вас,Молодых и долговязых.Не стесняйся, что длинна,Даже если влюблена,А избранник чуть пониже.Принимай и то в расчет,Что и он еще растет,Чтобы стать к тебе поближеС гребня роста своегоУлыбнись кипенью садаИ не бойся ничего.Лишь сутулиться не надо.
«Телефонные будки в сиянье луны…»
Телефонные будки в сиянье луны.Телефонные трубки раскалены.От смутного лепета,От сладкого трепета,От ранней весны.Нет, не от пушек,Чей говор груб.От этих ушек,От этих губ.
Зной
Лето. Жарко. Безлюдье в подъезде.Я давно возвратился уже.Лифт, поднявшись, остался на местеИ стоит на моем этаже.Город, собственно, вымер и замер,Он охвачен дурманящим сном.Редко кто, да и то из РязаниИли Тулы, пройдет под окном.
«В пустой жаре и в душных ливнях…»
В пустой жаре и в душных ливняхИюнь Москвой себя пронес.И вновь к спине рубаха липнет,И ошибается прогноз.При этой дьявольской погоде,К тому же длящейся давно,Или со мной, или в природеСлучиться что-нибудь должно.
«Многое мы без разбору…»
Многое мы без разборуПамяти нашей суем.Вспомнил о вас в эту поруВ доме вечернем своем.Поздним и мрачным приветомДолго шумят дерева.И почему-то при этомСмутно болит голова.И, утомившись от боли,Снова беру пиранал —Все, что от вас поневолеВ жизни своей перенял.