Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Но лжет та пословица, которая говорит, что нет прекрасного дня без другого; следующий день после свадьбы Бианки был один из печальнейших в ее жизни.
Пробило два часа; она собиралась отправиться к своей доброй Мондрагоне, когда неожиданно, в страшном смущении явился великий герцог и сказал ей:
– Мой друг, если вы мне верите, отложите это посещение до другого времени.
– Почему же? – удивлением спросила Бианка, – и заметив смущение Франциска, воскликнула: – ах! Инеса умерла!..
Это была правда. Жертва своей привязанности к Бианке, Мондрагоне умерла ночью, возвратившись от герцогини.
Бианка рыдала. Одним ударом рок лишил ее преданного друга и единственного человека, способного защитить ее против требований Боргоньи!
Свидетель горести, первоначальную причину которой он не мог подозревать, великий герцог тщетно старался успокоить Бианку.
После нежных молений, он отправился за маленьким Антонием; взял его из колыбели и, подавая Бианке, сказал ей:
– Возьми его. Вот кто сумеет лучше меня тебя успокоить. Поцелуй нашего сына.
Их сына!.. Вид ребенка в эту минуту казался Бианке кровавой иронией. Вчерашняя радость сегодня превратилась для Бианки в отчаяние, в тяжелую цепь, которая приковывала ее к господину. Между тем крохотное создание, достигавшее второго года, протягивало к ней свои ручонки и бормотало: «мама!» Ах! Что бы ни было, не должна ли была Бианка в будущем быть истинной матерью для Антония?.. И быть может тронутый привязанностью, оказываемую к его сыну Джиакомо Боргоньи не осмелится смутить эту любовь, еще раз, выйдя из своего мрака, чтобы возбуждать в ней сожаление о прошедшем и ужас будущего.
Бианка обманывалась. На следующий год, в день празднования ее свадьбы, при выходе из собора, в котором служилась обедня, когда она медленно проходила по площади della santissima Annunziata, – один монах, – тот же самый! Она узнала его голос! – пробравшись сквозь толпу, приблизился к дверцам ее коляски и повторил ей слова, которые были сказаны ей в предшествовавшей год: «Ты счастлива, королева! Подумай о тех, которые страдали, которые страдают. Помолись за отца и за мать твоего сына!
И из года в год в этот день повторялось и это явление, и это увещание.
Что побудило Джакомо Боргоньи действовать таким образом? То была его тайна! Но все более и более устрашаемая этим Дамокловым мечом, висевшим над ее головой, Бианка оставила, как слишком опасный, первоначальный проект, возвести на трон своего предполагаемого сына и выразила желание примириться с ближайшим наследником своего мужа, кардиналом Фердинандом Медичи.
Великий герцог при первых словах Бианки восстал против этого примирения. Фамилия Медичи, подобно Борджиа, пользовалась странной репутацией. Когда Медичи не убивали посторонних, они отравляли друг друга. Но Бианка требовала. Кардинал, уверяли, был прелестный господин. Франциск уступил и написал брату письмо, на которое тот отвечал, что как только он окончит дела свои в Риме, то тотчас поспешит на приглашение и слал курьера за курьером.
Для него приготовили великолепное помещение во дворце Питти, состоявшее из двадцати комнат. В день его приезда вся Флоренция осветилась огнями. Франциск и Бианка в парадных костюмах, встретили кардинала на пороге палаццо. Великий герцог подал ему руку, но прежде, чем насладиться сладостью братской дружбы, кардинал, целуя руку великой герцогини, сказал
ей:– Франциск, в своем письме уверил меня, что вы были главной причиной его великодушного решения; искренне каюсь, я сомневался в этом, но теперь, когда я вас вижу, я более не сомневаюсь. Когда так прекрасны, тогда должны быть и добры.
Начало было недурно и в течение восьми дней поведение Фердинанда не давало повода к малейшему подозрению в его искренности.
Это было время охоты; охоту Фердинанд любил до страсти. Чтобы понравиться ему, Франциск отправился с ним охотиться в леса Кайано в нескольких милях от Флоренции. Естественно, что Бианка была вместе с ними; они затравили оленя и кабана, затем отправились ужинать и ночевать в Поджио, прелестный увеселительный дворец, принадлежавший великому герцогу. На следующее утро, как будто удивясь тому, что не нашел его в его комнатах, кардинал спросил у его конюшего, где тот мог быть и получил ответ, что его светлость в своей лаборатории.
– В лаборатории? – повторил Фердинанд. – В какой лаборатории?
– Разве вашей эминенции неизвестно, что его светлость занимается химией?
– Правда!.. Я вспоминаю теперь, что, будучи еще очень молодым, он выказывал чрезвычайную любовь к этой науке. Прошу вас, проводите меня в лабораторию его светлости; мне очень любопытно застать его там.
Конюший повиновался. Он провел его эминенцию до самого павильона, в котором Франциск, не смотря на вчерашнюю усталость, занимался своей любимой работой. При виде своего брата, он улыбнулся, аплодируя его любопытству, и любезно отвечал на все предлагаемые вопросы.
– Это что? А это? А это?.. – не переставал расспрашивать Фердинанд. Указывая пальцем на каждую склянку, на каждую баночку, он интересовался названием заключавшегося в ней вещества, его употреблением и свойствами…
Он держал голубоватую склянку, герметически закупоренную хрустальной пробкой.
– А! Это! – сказал Франциск. – Это яд, который я добываю, угадай из чего? Из вишневых косточек. Случайно раскусив косточку, я был поражен горьким запахом ее ядра. Я произвел многочисленные опыты и достиг удивительных результатов. Только двух капель этой жидкости, влитых на слизистую оболочку глаза собаки или введенных в вены, достаточно чтобы убить ее.
– А! Так это яд?
– Да. Не открывай. Запах может повредить тебе. Фердинанд с признаками глубокого отвращения поставил склянку на прежнее место.
Между тем, через несколько минут, когда было доложено, что ее светлость, герцогиня ждет их завтракать, и оба брата оставили лабораторию, – склянки на прежнем месте уже не было.
Кардинал в этот день, 19 октября 1587 года, был даже любезнее обыкновенного. Отправились на прогулку в гондоле по Арно; во все время Фердинанд не уставал рассказывать пикантные вещи о римском дворе, тонкие и остроумные обозрения лиц его составляющих. Благодаря ему, день прошел так быстро, что Бианка сделала ему льстивый упрек.
– Время проходит слишком быстро с вами, ваша эминенция, – сказала она ему. Живут вдвое скорее.
– Отныне, отвечал кардинал. – Я буду стараться говорить меньше.
– Нет! – возразила Бианка. – Мы много потеряем!
Обедать возвратились в Поджио.
За десертом лакеи удалились; господа на свободе уничтожали пирожное, орошая его великолепным кипрским еще того времени, когда Кипр принадлежал венецианцам.
Разговор продолжался; головы разгорячались, чему помогала веселость кардинала и доброе вино.