Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

Он подчеркнул эти слова «слишком поздно». Кальдерона покраснела, чем доказывалось, что, она отлично поняла смысл этих слов.

– Нет, ответила она, – нет, сеньор, не слишком поздно.

– Dios sea leado! (Благословен Бог!) Поговорим же сейчас! – весело вскричал Медина. Он сел.

– Прошу вас сюда, сеньор! – сказала актриса. Около стола еще уставленного простыми кушаньями, ей не нравилось беседовать с блистательным вельможей.

– Как вам угодно! – ответил он.

Между спальней Кальдероны и ее приемной матери, была маленькая комната, которая при случае могла сойти за залу, говорим при случае потому, что она ничем не отличалась по своей обстановке от прочих комнат. В нее то Кальдерона, предшествуемая Инесой со светильником, ввела герцога.

И этот последний, от которого не ускользнула чрезмерная простора убранства, вывел из этого благоприятное для себя заключение, что цитадель, нуждаясь почти в самом необходимом не долго выдержит осаду.

Камеристка вышла.

– Мое милое дитя, – приступил Медина, – я не буду несправедлив, сомневаясь в вашем уме. Вы знаете зачем я у вас сию минуту. Вы прекрасны, я – богат. Я хорошо понял ваш ответ: у вас нет любовника. У меня нет любовницы. Хотите быть моею? Неправда ли, да? Подпишем контракт.

Проговорив эти слова, герцог обнял Кальдерону за талию, но она вырвалась, и еще вся пунцовая, но однако улыбающаяся, сказала:

– Вы чересчур поспешны, сеньор.

Он рассматривал ее с изумлением.

– А! это вам не нравится? – возразил он. – Вы предпочли бы, чтоб близ вас я оставался холодным и бесчувственным?…

– Но мне в первый раз говорят так, как вы. Я скромна!..

– Тем лучше, per Dios! Условие нашего взаимного договора будут более для вас выгодны… Молода, прелестна, скромна… Посмотрим: за молодость дом на площади Алькада! Довольно?

– О сеньор.!

– За красоту тысячу дублонов в месяц. Достаточно?…

– Сеньор!

– А за скромность… О! я уже и не знаю что… скромность неоценима!.. Ну, за скромность две тысячи дублонов в месяц и целый дождь поцелуев каждый день… Достаточно? Хочешь больше? Приказывай! Но… подпишем, подпишем…

Он снова сжал ее в объятиях.

Он был красив, очень красив!..

И при том, казалось, деньги ему так мало стоили… Грезы Кальдероны осуществлялись: у нее будут полные руки золота!

Она подписала.

Тук! тук! – во второй раз постучались в наружную дверь актрисы, стук дошел до слуха любовников, сидевших в зале.

– А это что? – спросил герцог, уже сожалея о том, что он прибавил за скромность. – Ждете вы кого-нибудь?

– Нет! клянусь вам!

Она сказала это так искренно, что он устыдился своего сомнения.

Тук! тук! тук! – стучал кто то, по-видимому, нетерпеливо.

Прибежала Инеса,

– Сеньорита, слышите? Это двое мужчин. Я, их видела из залы. Двое мужчин, закутанных в плащи.

Медина вынул свою шпагу.

– Если б их было четверо, десятеро, целая сотня, – гордо сказал он, – там, где герцог Медина, – другим нет места!

Он хотел броситься вперед.

– Умоляю вас, сеньор! – сказала Кальдерона, думая о Кальдероне. – Повторяю вам я никого не жду… Но вас я тоже не ждала, а вы между тем пришли… Быть может это друг, может быть театральная подруга, которая имеет во мне нужду – позвольте же мне…

Тук! тук! тук!.. тук! тук!.. – Ясно, что теряли терпение.

– Хорошо, ступайте!.. – сказал Медина.

Но он стоял на пороге залы, между тем как актриса ж служанка подошли к двери выходившей на улицу.

– Кто там? – спросила Кальдерона.

– Король! – ответил Оливарец. – Отпирайте скорее!..

Король!.. Бледный, как мертвец, Медина на цыпочках подскочил к Кальдероне и задыхающимся голосом прошептал:

– Отоприте! но если вы не хотите моей гибели, ни слова его величеству, что я здесь.

Герцог вернулся в залу.

– Отоприте, Инеса, – сказала Кальдерона.

Король и Оливарец, когда наконец открылась дверь актрисы, скорее проскользнули, чем вошли к ней. И первые слова, с которыми они обратилась к ней выражали дурное расположение духа.

– Право, моя милая! – сказал король. – Вы очень долго не отвечаете. Что вы делали? Полагаю, вы еще не ложились? – спросил министр.

Стоя около Инесы, с опущенными глазами, Кальдерона, казалось, была жертвой такого смущения, которое отняло у ней дар слова.

– Скажите, милое дитя, – начал более нежно Филипп, – почему вы не отпирали?…

– Боже мой! государь, потому что… вовсе не полагая что это ваше величество удостаивает чести свою преданную служанку, стучась в ее дверь, я не спешила отпереть… я не имею обыкновения принимать в это время посетителей… потом… потому что я была занята… вместе с камеристкой в моей спальне чтением письма, которое я получила от моей доброй и любимой приемной матушки, сеньоры Марии де Кордова… Взгляните, государь!..

Актриса подала королю бумагу, которую она вынула из кармана.

Филипп взял ее, и бросив машинальный взгляд, возвратил назад Кальдероне.

– Хорошо! хорошо! – сказал он. – Во всяком случае, не вам извиняться, милое дитя… я должен просить у вас извинения за то, что так внезапно явился к вам.

– О, государь я так счастлива!..

– Право!.. Вы не принимаете от меня извинения?… Видев вашу игру сегодня вечером, я пожелал высказать вам лично, тотчас же, весь интерес, какой вы мне внушили. И если бы я был расположен выразить вам этот интерес самым нежным образом, вы не оттолкнули бы меня?…

Король прижал к губам руку Кальдероны.

Наступило молчание, в продолжение которого министр и служанка отвернулись.

В это время поцелуй короля переменил место.

О! Филипп был тоже очень скор в любви!.. однако не скорее, герцога Медина!..

– Ты никого не любишь? – вполголоса спросил Филипп Кальдерону.

– Никого, – не колеблясь, отвечала она.

– Ни Морето… ни Кальдерона?…

Она взглянула на короля.

– К чему мне любить их?

– Простой вопрос! Я не знаю от кого я слышал, что оба поэта ухаживают за тобой.