Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира
Шрифт:
Филипп призвал Морето, чтобы посоветоваться насчет плана Dar su vida роr sa dama; и поэт, ничего не сказав о заглавии, помер от смеха. – Умереть для своей дамы!.. Только его величество мог придумать подобное заглавие!
Затем, целый час толковали о пьесе; Филипп думал то, Филипп думал это… такое лицо будет иметь такой-то характер, в такой-то сцене встретится такая-то перипетия…
Морето постоянно восклицал:
– Прелестно!.. бесподобно!.. восхитительно!..
К счастью еще, что пьеса была в одном только акте; будь она в двух, Морето принужден бы был остановиться: он истощил
Наконец, это свидание так расположило Филиппа, что излившись перед Морето как автор, он ощутил потребность открыться ему как человек.
В виде букета своего искусственная восхищения, Морето говорил королю, что он должен гордиться, обладая всеми почестями, будучи увенчан всеми лаврами…
– Не считая, – закончил он тоном улыбающегося умиления: – лавров любви!..
Филипп вовсе не гнушался тем, что занимаются его любовными похождениями.
Однако, при этих словах поэта, лицо его несколько омрачилось.
– А, Морето! ты думаешь, – сказал он: – что любовь меня балует… Ты ошибаешься, друг мой! Женщины смеются надо мной как над последним нищим в моем государстве.
Морето всплеснул руками.
– Ваше величество шутите!
– Нимало; и ты будешь очень удивлен, если я расскажу тебе мое последнее несчастье. И я решился отныне искать любовных развлечений не в том мире, от которого я имел обыкновение их требовать. Обман за обман; по крайней мере я буду иметь утешение – быть обманутым женщинами, которых я не буду столь глуп, чтобы любить… мещанками… актрисами… и я думаю…
Король пристально посмотрел на Морето и продолжал:
– Ты мог бы руководить мной на этой новой стезе. Вот уже четыре месяца, как я не был в театре del Principe… Видаешь ли ты там, в кулисах, какую-нибудь девушку, способную занять меня на неделю?… Но ты понимаешь?… Я не хотел бы слишком подвергаться посрамлению… если я склоняюсь к былинке, то не хочу, чтоб она была слишком увядшей… И так?…
Морето молчал. Он мысленно разбирал новую стезю.
Вдруг он вздрогнул, как человек, который борется с дурной мыслью. Нечто в роде колебания отразилось в его чертах.
– Итак? – повторил король.
– Итак, – сказал поэт: – я могу исполнить ваше желание, государь.
– Можешь?
– То есть я знаю, на кого обратить внимание вашего величества.
– А!.. а!.. Актриса?
– Актриса.
– Молодая?
– Шестнадцати лет.
– Хорошенькая?
– Как игрушечка.
– А имя этой игрушечки?
– Mapия Кальдерона.
– Кальдерона?.. погоди!.. это не родственница…
– Кальдерону? нисколько… столь не родственница, что…
– Что?
– Кальдерон до сумасшествия влюблен в нее…
– Черт возьми!.. уж и соперник!..
– О! соперник не опасный. Кальдерона не любит Кальдерона.
– Кого же она любит?
– Никого.
– Никого?… В шестнадцать лет?.. актриса?..
– О! Кальдерона, не смотря на свои шестнадцать лет, вовсе не похожа на других актрис… Театр для нее вроде подножки…
– Чтоб достигнуть?
– Состояния.
– А! а!.. Но если она хороша и благоразумна… ей будет легко… Состояние, о каком мечтает девушка шестнадцати лет… актриса… это вовсе не то, что галионы Индии…
–
А! Пусть ваше величество не доверяет этому… Кальдерона будет требовательна.– Но ты достаточно хорошо знаешь эту малютку, Морето?
– Очень просто: я люблю ее!
– Ты любишь ее…
– И оставляю ее вам?… Так что же, если она меня ненавидит?…
– А! а!.. она тебя… Бедный друг! это ты с досады…
– Досада во всяком случае довольно ласкового свойства, – ваше величество убедитесь в этом, – последствия которой не будут пагубны для той, которая ее возбудила…
– Не пагубны!.. не пагубны!.. это смотря… Ты быть может не знаешь, что женщина из низшего класса, бывшая любовницей испанского короля, не имеет права, когда король ее бросит, оставаться в обществе и должна…
– Вступить в монастырь. Извините, государь, я вполне знаю этот закон. И это не мешает мне желать, чтоб Кальдерона принадлежала вам… Никому, прежде вас и после…
– Никому. Это справедливо. Я сейчас ошибался, Морето. Ты следуешь в эту минуту не ненависти, а мести, которую я не вменю однако тебе в преступление… Она остроумна и быть может я ею воспользуюсь… Итак, благодарю тебя, мой друг. Кальдерона сегодня вечером играет?…
– Да, государь, играет в «Жизнь есть Сон».
– Кальдерона? Хорошо. Я пойду смотреть ее. Прощай.
Его величество отпускал поэта, но поэт не уходил.
– Ты имеешь еще что-нибудь сказать мне?… спросил Филипп.
– Последнее слово государь. Я друг Кальдерона… и хотя Кальдерона также не любит его, как и меня…
– Тебе было бы неприятно, если бы он узнал, что тебе он обязан тем, что не может даже и надеяться?… я буду скромен!.. ступай!..
На этот раз Морето ушел. Когда он остался один…
– Тьфу! – с отвращением пробормотал Филипп,– эти поэты не лучше вельмож! Этот бедный Кальдерон быть может поплачет о том, что заставил смеяться его друга. Но если эта малютка не любит его?…
Театр дель-Принчипе был полон.
В этот вечер играла Кальдерона.
У нее стало быть был талант, если она привлекала толпу? Нет не талант, а чрезвычайная прелесть.
Родившись в Мадриде 15 августа 1611 года, от бедняка, по ремеслу носильщика, и conchita (странствующей плясуньи) Mapия Кальдерона, сирота в семь лет, была воспитана актрисой, Mapия де Кордова, – более известной под именем Амарилисы, – которая выучила ее читать по одной из своих ролей.
В двенадцать лет Кальдерона знала наизусть четвертую часть пьес Лопе де Вега, а Лопе написал тысячу двести пьес. Тринадцати лет она поступила на сцену в Кадиксе.
Пятнадцати она приобрела репутацию в Севилье в ролях ангелов, в autos sacramentales, называвшихся во Франции в XVI веке мистериями.
Наконец шестнадцати лет, в Мадриде, где она была уже три месяца, ее заметили в пьесах «плаща и шпаги» (сара y espada), что в то время обозначало высокую комедию.
И она была особенно обязана страсти, внушенной ею Кальдерону, автору одной из пьес, в которой она играла, теми рукоплесканиями, какими ее осыпали каждый вечер… Ибо он заставлял ее повторять роли, с первого до последняя действия…