Зима близко

— Это я не сомневаюсь, господин хороший, — басил в ответ Данила. — Я вас и сам тут уже видал. А только барин велели никого не пускать. У нас, это…

— Военное положение, — с готовностью подсказал вертящийся рядом Неофит.

— Во! Положение у нас.

— Но вы же меня проверили амулетом!

— Ну и что?

— И убедились, что я не тварь?

— Ну и что? Барин всё одно велели никого не пускать.

Разумовский вздохнул.

— И что же мне, так и стоять у ворот?

Данила в задумчивости почесал бороду.

— Могу кресло вам принесть. И тётку Наталью попрошу, чтобы кофию сварила. Желаете кофию?

— Желает, — сказал я. Подошёл к воротам.

— Это не тварь, — обернувшись ко мне, доложил Неофит. — Проверили! Но мы его всё равно не пускаем.

— Правильно делаете. Пока меня нет, никого пускать нельзя. А вот когда я есть, тогда другое дело. Заходи, Никита Григорьевич. — Я открыл ворота пошире.

Разумовский вошёл. Пробормотал:

— Серьёзные у тебя слуги.

— Ну, хоть кому-то надо быть серьёзным… Ты чего зубами стучишь? Замёрз?

— Есть немного. Не ожидал, что на улице торчать придётся.

— Сорян, издержки военного положения. Идём в дом, отпаивать буду.

Дома мы уселись в гостиной у камина, Разумовский вытянул ноги к огню. Отхлебнул принесённого тёткой Натальей горячего вина. Я присоединился. Вкусно.

— Срочного, я так понимаю, ничего?

— Слава богу, ничего. Просто обстановку доложить. Я всё сделал, как договорились. Гонцов по охотничьим орденам разослал, все уже вернулись. Отрапортовали, что исполнили в точности, охотники будут готовы. Охрану дворца усилил, мышь не проскочит. У тебя как?

Я рассказал. Опустив, разумеется, всякие подробности, которые Разумовского не касались. Он кивал в такт рассказу, а сам незаметно — ну, думал, что незаметно — осматривался. Даже интересно стало, что надеется высмотреть? В гостиной всё было так же, как при жизни старого Давыдова. Я лишь приказал снять чехлы с мебели, прибраться и дальше поддерживать порядок.

— Это твой дядюшка? — Разумовский встал, подошёл к висящему на стене портрету.

Старый граф Давыдов — ну, то есть на портрете ещё вполне себе молодой — был изображен в военной форме, с лихо закрученными усами.

— Говорят, да.

— Говорят?

— Сам я его никогда не видел. К тому моменту, как очухался, он уже умер.

— У него был ещё один племянник. Некий Модест Модестович…

— Знаю. Я его убил. Даже дважды, после смерти этот урод стал упырём.

— Убил?

— Он отравил старого графа и пытался убить меня. Мне это не понравилось. Видишь, я с тобой откровенен, давай-ка и ты напрямую. Чего ты здесь вынюхиваешь?

Разумовский вздохнул.

— Я был уверен, что догадаешься. Но спорить с государыней — сам понимаешь… Скажи, тебе известно о пророчестве?

— Ну, знакомая прорицательница у меня есть, но она несовершеннолетняя.

— Я говорю о конкретном пророчестве. — Разумовский подался ко мне. — «Самой длинной и тёмной зимнею ночью рождён будет тот, кто изменит мир».

— Гарри Поттер? — предположил я.

— Что?

— Что? Я ничего не говорил. Не, ну будет рождён — пусть рождается и меняет на здоровье. Лично я изначально не против, тут многое бы изменить хотелось. Главное, чтобы без фанатизма. А то начнётся: пролетарии всех стран, бей кулаков… Если меня начнут бить — буду против, предупреждаю заранее. Такие перемены мне не очень по душе.

Разумовский в очередной раз издал вздох. Разговор явно был ему так или иначе в тягость, но говорить было необходимо. Я, потягивая винишко, ждал проды.

— Глупо о таком рассказывать, поэтому я прошу, чтобы всё осталось между нами. Не нужно превращать это ни в охотничью байку, ни в великосветскую сплетню. Я доверяю тебе, Владимир.

— Как скажешь. Если мне что-то нужно знать — говори, а уж дальше меня это пойдёт только в том случае, если так будет нужно для дела. Сплетни ради сплетен я не распускаю.

— Хорошо. Я уже озвучил пророчество, которое сделала одна сумасшедшая монахиня в присутствии Иоанна Четвёртого. Она ещё много чего говорила, но дальше источники расходятся. Судя по всему, было неразборчивое бормотание, которое каждый понял по-своему. Государь, очень религиозный и верующий человек, принял пророчество близко к сердцу и всячески содействовал тому, чтобы оно осталось в веках.

— Угу, — только и сказал я.

Историю этого мира не изучал совершенно, хотя было бы, наверное, интересно. Но для таких штудий пришлось бы перелопатить целую библиотеку, да не одну. А при моей насыщенной жизни это почти нереально. Всё же трудно без интернета. Надеюсь, этот, который будет рождён, оптоволокно изобретёт. Ну и прочее, что там полагается… Полупроводники, жидкие кристаллы. В общем, чтоб нормально было. И операционную систему «Родия XIX». Во, отличное названии!. Образец компа для изучения у меня, кстати, уже имеется. Если у парня руки не из задницы — а я этот момент внимательно изучу — доверю поковыряться.

— В разные времена, — продолжал Разумовский, — разных людей подозревали в том, что это — они. Пётр Алексеевич и сам верил. При нём пророчество ходило в урезанном виде, слова «самой» и «зимнею» убрали.

Я смотрел непонимающе, и Разумовский пояснил:

— Император родился майской ночью.

— А. Ну да, незадача.

— Он и вправду сделал немало, так что имел основания полагать человеком из пророчества себя. И всё же, никто, кроме него, в это особенно не поверил. Продолжали ждать. И вот не так давно до государыни императрицы дошли слухи о некоем графе Давыдове. Чьё происхождение окутано тайной. Чьи деяния несоразмерны его…

— Стоп-стоп-стоп! — Я поставил бокал на стол. — Ты чего это такое говоришь? Я, что ли, вот этот ваш избранный?

Разумовский молча развёл руками.

— Да ты прикалываешься, — только и сказал я.

— Сначала её величество выразили лишь лёгкий интерес. Но затем взялись изучать пророчество и обнаружили там, в разных источниках, много интересного. Так, некоторые свидетели утверждали, что слышали о том, что этот самый человек не будет знать ни отца своего, ни матери. Другие поминали то, что много зим он не будет жить, но когда начнёт, мир тварей вздрогнет. Ну и самое, пожалуй, непонятное: «волки будут гнаться за младенцем, да не настигнут».

Тут что-то у меня внутри ёкнуло. Вспомнил старого полусумасшедшего волкодлака, которого я прикончил, когда мы с Земляной ночевали в лесу по пути в «родную» мою деревню. Он ведь так и сказал, что его в составе организованной преступной стаи отправили меня убить. Но что-то пошло не так. За прошедшие годы стая рассеялась, остальных волкодлаков, видимо, перебили, или они сами собой сдохли. А этот остался и забить на приказ не мог физически. Сообразив же, что со мной ему не совладать, он, по сути, покончил с собой, использовав меня в качестве орудия самоубийства.