Зима близко

— Естественно, мы наводили справки, — продолжал Разумовский. — О твоём двадцатилетнем лежании в деревенской избе государыне известно.

— Там были клопы.

— О таких подробностях, боюсь, ей не докладывали…

— Много клопов.

— Я пришёл сюда не столько с приказом, сколько с личной просьбой найти ещё какие-нибудь подтверждения тому, что…

— Вернулся бы и сжёг к хренам ту избу, вместе со всей этой сволочью. Может, по весне так и сделаю. А потом типа-родителям новый дом построю, чтоб не бухтели.

— Кхм… — откашлялся Разумовский. — Прошу прощения. Ты, кажется…

— Да слышу я тебя прекрасно. Толку?

— Прошу прощения?

— Не за что. Я просто не понимаю, что тут обсуждать. Ну, пусть пророчество было обо мне. Что это меняет? Я один фиг буду делать то, что делаю. А государыня-императрица будет оказывать мне содействие, поскольку она — женщина разумная и судит не по пророчествам, а по делам. Так и зачем сыр-бор?

— Видишь ли, есть в этом пророчестве ещё один момент. Говорят, монахиня под конец учинила форменную истерику, билась на земле и кричала, что этого человека нужно спасти, защитить, потому что потусторонний мир хочет пожрать его.

— А-а-а, — дошло до меня. — Так вы, в смысле, беспокоитесь, что меня черти порешат?

— Не без того, — развёл руками Разумовский.

— Ну, брат, тут уж смотря как судьба распорядится. В подвале прятаться я, извини, не буду.

Тут я вспомнил, что у меня в подвале находится портал в потусторонний мир и как будто не к месту хихикнул. Да уж, я и в подвале скучать себе не позволю.

Разумовский встал и с грустной улыбкой посмотрел на меня.

— Что ж, спасибо за беседу, за обед. О твоей точке зрения на предмет я доложу императрице в подобающих выражениях. И уж насколько я её знаю, могу быть уверен, что ей услышанное понравится. Она любит людей, полагающихся на себя, а не на своё положение. Если будут новости — сообщу. Того же жду и от тебя.

— Само собой. — Я встал и пожал руку Разумовскому. — Заходи, если что. На будущее, во дворе — «якорь». Погляди, запомни. Можешь сразу туда. Только, сам понимаешь — никому.

— Конечно. Я ведь всё-таки охотник, а не только аристократ. Прекрасно знаю неписанные правила.

Мы вышли во двор. Разумовский внимательно посмотрел на «якорь», запомнил его и встал сверху.

— Береги себя, Владимир.

— Сам не пропадай, Никита.

Но исчезать он не спешил. Как будто задумался о чём-то.

— Скажи, — посмотрел на меня, — а имя твоё сразу тебе было известно?

— Ну, Владимиром сызмальства называли. Давыдовым я стал, чтобы не нарушать отчётности.

— А Всеволодовичем?

— А, это… Это я сам придумал, надо было одной даме представиться как полагается.

Я вспомнил первую встречу с Катериной Матвеевной, которую уже сто лет не видел и улыбнулся. Свет души моей, будет ли когда минутка заглянуть к тебе и порадоваться жизни? Так вот, как Питер Пэн, соберусь, прилечу, а ты уже замужем и детей — семеро по лавкам. Эх, тяжела ты, жизнь охотничья…

— Почему именно такое отчество?

— Да что в голову взбрело, то и сказал. Признаться, не очень люблю, когда меня по имени-отчеству зовут. Вот и сказал такое, чтоб выговаривалось потруднее. Ну, чтоб побыстрее на одно только имя перейти.

— А может ли быть такое, что ты уже слышал его раньше? Гораздо раньше, когда был ещё неразумным младенцем? О твоей поразительной памяти нам тоже известно.

— Ну… может, и слышал. А что такого-то? Вам известно, кем был мой отец?

— Нет. Кем был твой отец — этого никто из живущих, наверное, уже не знает. Но зато хорошо известен человек, которого звали Владимиром Всеволодовичем.

— Кто таков?

— Боюсь, он уже давно умер. Но его слава не умрёт никогда.

И вот теперь, с этими словами Разумовский наконец исчез.

Глава 25

— Охренеть — эффектно, — пробормотал я. — Вот же козёл! Заинтриговал и кинул.

— Всё-таки надо было его копытом приложить, — сказала подошедшая Тварь. — Он мне сразу не понравился!

— Ты пообедала? — глянул я на лошадь.

— Да разве ж это обед…

— Расцениваю как «да». Поехали.

— Куда это?!

— Кататься.

— Просто кататься?!

— Просто. По-хорошему на тебе, конечно, пахать нужно. Но я не столько выпил, чтобы снег пахать. Поэтому поскачем по окрестностям. Может, найдём приключений, а может, и нет. В любом случае — обед растрясём.

Тварь издала короткое ржание, в котором слышалась радость, но хорошо скрытая. Активность ей нравилась, но из вредности она в этом никогда бы не призналась. Впрочем, отсутствие активности ей нравилось нисколько не меньше.

На самом деле у моего катания была цель вполне определённая. Я направил Тварь к тому оврагу, из которого в своё время выскакивал чёрт. Чёрт тогда обошёл все наши ловушки и зашёл в тыл, скотина хитрая. Потом я притаранил к оврагу священника, и тот его освятил. Отпел погребённых там заложных покойников.

— И чего это? — с подозрением спросила Тварь, когда я спрыгнул с её спины и подошёл к оврагу.

— Ничего не чувствуешь?

— Чувствую.

— Помимо того, что жрать хочешь?

— Тогда нет.

— Лошади ответ.

Я тоже ничего не чувствовал. Как после работы отца Василия ушло это гнетущее чувство — так и не возвращалось. Чистое место. Но откуда-то же черти в наш мир лезут… Вот бы узнать, откуда.

— Мяу, — услышал я сзади.

Повернулся, не веря ни ушам, ни каким-либо иным органам восприятия. На снегу между деревьями стоял, помахивая хвостом, кот.

— Бро…

— Мяу!

— Вот ещё, принесла нелёгкая! — возмутилась Тварь. — А ну, кыш отсюда, тварь когтистая!

Кот равнодушно сверкнул глазами на Тварь и пошёл. Через пару десятков шагов оглянулся — мол, вы идёте или как?

— Двигаем, — хлопнул я Тварь по боку и запрыгнул в седло. — Бро фигни не покажет.

Кот припустил бегом. Тварь, матюгаясь, скакала за ним. Как я понял, ей было тяжко держать такой темп — и не нормальная скачка, и не шаг. Но куда деваться.

Благо, скакать пришлось не долго. Уже скоро впереди показалась знакомая деревня — Вареники. Туда кот нас и вёл. К вполне конкретной избе. Я думал, это будут остатки избы Бирюка, но — нет. Хата была незнакомая, но справная, хорошая, недавно отремонтированная. А когда из двери навстречу мне вышла хозяйка, у меня сложилось в голове два и два.