Злые вихри

Княгиня, ожидая возвращенія «этого чудовища, этой ужасной погибшей двченки», дошла до припадка настоящаго бшенства, до истерическихъ слезъ, хохота и судорогъ. Еще въ юности княгиня страдала истеріей. Своевременное лченье, уходъ и спокойная, безъ всякихъ нервныхъ раздраженій, жизнь остановила развитіе болзни, зачатки которой оказались, однако, въ организм дочери.

Когда Ninette вернулась домой, мать встртила ее такой сценой, такими упреками, проклятіями и словами, какихъ бдная двочка не только никогда не слыхала, но даже почти не понимала.

Вн себя и ничего не сознавая, кром все разроставшейся мысли о томъ, что преступная дочь опозорила всхъ ихъ на вки, княгиня рвала на себ волосы, падала на полъ, билась головой о коверъ.

Ninette изо всхъ силъ сдерживала въ себ желаніе, потребность тоже упасть на полъ, кричать и биться головою. Истерическій «клубокъ» ужъ поднимался къ горлу, ужъ начиналъ душить. Она вся дрожала.

Было въ ней, однако, одно чувство, помогшее ей удержаться во-время, побдить и ослабить нервное напряженіе: зрлище припадка матери возбуждало въ ней отвращеніе. Въ этихъ крикахъ, безумныхъ движеніяхъ, въ искаженномъ лиц княгини заключалось столько ужаснаго, противнаго, унизительнаго и животнаго, что Ninette запретила себ, поклялась никогда не быть такою.

При первой возможности она выбжала отъ матери, заперлась у себя и ршила, что теперь ужъ все кончено, нельзя терять ни одного дня, нельзя больше оставаться дома.

Это ршеніе, смлое и безповоротное, оказалось въ ея душевномъ мір такимъ громаднымъ событіемъ, что заслонило собою все. Ninette внезапно успокоилась, достала свой хорошенькій ручной чемоданчикъ, купленный ею прошлой весной въ Париж, и уложила въ него все, что, по ея соображеніямъ, было ей необходимо на первое время. При этомъ она выказала необыкновенное искусство, такъ какъ уложила въ чемоданчикъ столько вещей, сколько въ него, казалось, никакъ не можетъ помститься.

Выйдя къ чаю, маленькая княжна узнала, что ея мать лежитъ у себя въ спальн, а отца нтъ дома.

Князь вернулся около двнадцати отъ «своей скромной молодой особы», нсколько развлекшей его посл всхъ этихъ непріятностей, и прошелъ прямо къ себ. Скоро вс огни въ дом погасли.

Ninette спокойно одлась, взяла чемоданчикъ и неслышно прошла по всмъ комнатамъ. Она благополучно, только едва не падая подъ непосильной для ея хрупкихъ ручекъ тяжестью биткомъ набитаго чемоданчика, добралась до парадной двери. Швейцаръ не подавалъ никакихъ признаковъ жизни въ своей комнатк, ключъ отъ двери оказался тутъ же, на стол. Княжна знала, что это не случайность, что швейцаръ всегда кладетъ ключъ на столъ.

Дверь отперта. Теперь все дло въ дворник. Сидитъ онъ на крыльц или нтъ?

Дворникъ сидлъ; но не на крыльц, а подъ воротами и, закутавшись въ свой тулупъ съ головою, какъ и вс безъ исключенія дворники, спалъ непробудно.

Княжна, выйдя на улицу, оглядлась. Вотъ бда -- нигд не видно извозчика. Ей было, очень страшно. Къ тому же, какъ она дотащитъ чемоданчикъ? Такъ стало тяжело, такъ разломило руки, что бдная Ninette даже заплакала тихонько, сама не замчая своихъ слезъ. Но вотъ издали, по застывшей отъ ночного морозца улиц, донесся стукъ колесъ.

О, если-бъ это былъ извозчикъ! Ближе, ближе,-- извозчикъ и есть! Онъ спросилъ полтора рубля, чтобы свезти ее на Васильевскій островъ. Онъ могъ бы спросить и десять,-- съ ней были вс ея капиталы, заключавшіеся въ двухстахъ рубляхъ и двухъ билетахъ внутренняго займа, на которые она могла выиграть, и даже не одинъ разъ, двсти тысячъ.

Она хала къ Ольг Травниковой.

Кто же такое была эта особа?

Въ дом Хрепелевыхъ, ужъ съ давнихъ поръ, такъ сказать по наслдству отъ ихъ родителей, проживала бдная дворянка Ольга Ивановна. Дочь этой Ольги Ивановны, Лидія, воспитывалась въ Николаевскомъ Сиротскомъ Институт. Потомъ она вышла замужъ за маленькаго чиновника Травникова, прожила съ нимъ нсколько лтъ, овдовла и, наконецъ, сама умерла, оставивъ посл себя восьмилтнюю дочь Олю.

Когда княжна Нина настолько подросла, что стала сознавать окружающее,-- Ольга Ивановна была ужъ дряхлой старушкой, а внучка ея ходила въ гимназію и жила вмст съ бабушкой, въ ея комнат, куда имъ обыкновенно носили съ княжескаго стола остатки завтрака и обда.

Оли,-- ей шелъ тринадцатый годъ, когда маленькой княжн исполнилось десять,-- въ дом не было ни видно, ни слышно. Она только иной разъ скользила, какъ робкая тнь, въ большомъ коридор и при малйшемъ шорох скрывалась за дверью комнаты Ольги Ивановны. Старая бабушка совсмъ истомила ее вчными наставленіями не надодать благодтелямъ.

Впрочемъ по праздникамъ, когда не было званыхъ гостей, Олю призывали въ княжескія комнаты и позволяли Нин, конечно, подъ присмотромъ англичанки, играть и разговаривать съ нею.

Прежде чмъ разршить это, княгиня долго присматривалась къ Ол и, въ конц-концовъ, нашла ее достаточно приличной съ робкими, почтительными и пріятными манерами, а главное, знающей свое мсто. Къ тому же тутъ вдругъ пошла въ «обществ» мода, на русскій языкъ. Княжна въ то время говорила по-русски нсколько странно, и Олю звали къ ней, главнымъ образомъ, для «практики».

Двочки, представительницы двухъ различныхъ міровъ, скоро сошлись. Ninette любила появленія своей скромной подруги, любила ея худенькую фигурку въ коричневомъ платьиц, ея круглое, нсколько блдное личико, толстую, темную косу, вчно чмъ-то изумленные каріе глазки, вздернутый носикъ и пухлыя губки.

Оля сначала дичилась маленькой княжны и какъ будто даже что-то противъ нея имла. Но это быстро измнилось. Ninette была такъ мила, такая хорошенькая, бленькая,-- такой ласковый, веселый котенокъ.

Прошло время. Ольга кончила гимназію, слушала педагогическіе курсы. Потомъ, около года тому назадъ, ея бабушка умерла, и она выхала изъ дома Хрепелевыхъ. Ninette уговаривала отца и мать оставить Ольгу, и они противъ этого ничего не имли; но сама молодая двушка ни за что не хотла остаться. Она была недовольна своимъ положеніемъ въ дом, «возмущалась» многими взглядами княгини, не хотла «даромъ сть чужой хлбъ», толковала о самостоятельности.

Бабушка передала ей передъ смертью маленькій капиталъ, приносившій въ годъ четыреста рублей, и эти деньги казались ей достаточными на первое время. Она будетъ давать уроки, будетъ «переводить въ журналахъ». Чего же больше!

– - Гд же вы будете жить, Ольга?-- спросила княгиня.

– - Какъ гд? Мало ли домовъ въ Петербург,-- очень спокойно и просто отвтила Ольга, устремивъ на княгиню свои попрежнему вчно изумленные каріе глаза.

– - Я васъ спрашиваю: съ кмъ вы будете жить?

– - Какъ съ кмъ? Одна, а врне всего, съ подругой.

Княгиня разсердилась.

– - Я вовсе не шучу, моя милая, а спрашиваю васъ серьезно.

– - Боже мой, княгиня, я серьезно и отвчаю. Какъ же мн иначе жить, вдь, родныхъ у меня, вы сами знаете, нтъ. Такъ живутъ многія изъ моихъ подругъ, и, увряю васъ, тутъ нтъ ничего дурнего.