Золото Стеньки

— Это ты Густав Дорманн из голландской армии? — царь вдруг повернулся к моему гостю.

— Это так, государь, — тот учтиво поклонился.

— Что же ты через переводчика общаешься? — недовольно пробурчал Алексей Михайлович. — Если уж решил на службу русскую поступать, будь добр и язык выучить.

— Непременно выучу, государь, — Дорманн снова поклонился. — Не было возможности заняться обучением.

— Наслышан я о твоих затруднениях, — кивнул царь. — Пока решим так — быть тебе в этом походе с половинным окладом. А по возвращении посмотрим — и на проявленные тобой умения, и на то, как язык знаешь. Согласен?

Дорманн покосился на меня, я понял его взгляд правильно и кивнул — наши договоренности от воли царя не зависят.

— Согласен, государь! — он снвоа склонился и неожиданно сказал по-русски, хоть и с сильным акцентов: — Это есть честь для меня!

Царь рассмеялся.

— Вижу, вижу, что уже стараешься. Значит, так тому и быть. Алексей, останься.

Из кабинета вышли все — в том числе и дьяки. Алексей Михайлович встал с трона, подошел ко мне и тихо спросил:

— Сын, других видений не было?

— Нет, батюшка, — кротко ответил я. — Ни разу с тех пор, как в Преображенском поселились. Симеон выглядит здоровым, да и я, признаться, чувствую себя лучше, чем в Кремле. Возможно, чем дальше я окажусь от Вознесенского собора, тем лучше, но брата везти в такой поход… я не рискну.

— И правильно, сын, не рискуй, — покладисто согласился царь. — За Симеоном приглядят, я лично дам поручение продолжать предложенные тобой процедуры.

Я поначалу задумался, кто из обитателей Преображенского дворца подрабатывает доносчиком, но потом плюнул — кандидатов, а особенно — кандидаток, было слишком много.

[1] В России того времени было не очень хорошо с картами. Имелся «Большой чертёж» времен Ивана Грозного; в начале XVII века свой «Старый чертеж» создал Федор Годунов, сын царя Бориса. На основе годуновского «чертежа» в 1620-е был нарисован «Новый чертеж», которым и пользовались до Петра, внося изменения и добавляя новые города, которые при первых Романовых основывались часто. Сибирь впервые нарисовал Семен Ремезов уже в конце XVII века, но его атласы достаточно подробны — с реками, местами переволок и прочим. В 1669-м Ремезову, кстати, было 37 лет, но он вместе с родителями и семьей сидел в ссылке в городке Березове — это на Оби и чуть южнее Северного полярного круга.

[2] Дединово — сейчас это село входит в муниципальный округ Луховицы Московской области, и сейчас никаких верфей там, разумеется, нет. Опыт с «Орлом» оказался единственным в истории этого населенного пункта.

Глава 11

Грозный флот цесаревича

Мой флот выглядел очень грозно. В него входило полтора десятка разномастных суденышков, вытянувшихся по Клязьме в длинную вереницу. Они были чем-то похожи — острые носы, корма с транцем, лавки для десятка гребцов, по пять с каждого борта, настилы спереди и сзади, мачты, паруса на которых сейчас были убраны и сложены вдоль. На двух были даже какие-то сарайчики на корме — узкие и длинные, но с окнами, затянутыми всё тем же уже поднадоевшим слюдяным стеклом. Всё это хозяйство моя армия и её главнокомандующий князь Трубецкой называли стругами — хотя по мне они больше были похожи на шлюпки-переростки.

Вооружение, правда, подкачало. Выделенный раннее фальконет мы поставили на передовой струг на специальный вертлюг; ещё две такие же пушчонки были установлены на одной лодке в середине и в конце. Трубецкой уверял меня, что это «мощь», и что нашему флоту никто не страшен. Я сомневался — особенно после пробных стрельб, когда орудийный наряд сумел попасть в мишень на берегу лишь с третьей попытки, но старался свой скепсис держать при себе. В конце концов, каждый струг нес по полтора десятка стрельцов со всеми принадлежностями, так что да — в сумме наш залп был внушительным. Правда, заряжалось это хозяйство долго, но время подумать над тактикой у нас было.

Позади основной ударной силы телепались — я долго старался, но другого слова так и не придумал — два судна, которые местные аборигены называли дощаниками. Это были грузовые баржи — в длину они вряд ли превышали те же струги, но в ширину были раза в три больше. Ещё при погрузке я выяснил, что в них влезает пять тысяч пудов — то есть тонн восемьдесят в привычных мне единицах измерения, — и, кажется, на них действительно погрузили примерно столько. Во всяком случае, телег с припасами было много.

Часть груза занимала наша артиллерия, которая на воде была простым балластом — десять шестифунтовых пищалей, которые смотрелись грозно, но немного беспомощно. Из них я стрелять не стал, поверив на слово нашему артиллерийскому начальнику — дьяку Ивану Елагину из Пушкарского приказа. Дьяк этот мне не очень глянулся — был он напыщен и горд оказанной ему честью, своих гонял в хвост и гриву, а на всех остальных поглядывал свысока. На меня тоже, но мы, слава богу, пересекались очень изредка, даже на привалах пушкари вставали отдельным лагерем чуть в стороне от нас. Ну а на воде нам и встретиться было негде — Елагин плыл на одном из дощаников вместе с подчиненными, а мне достался один из стругов, сарайчик на котором был побольше.

В принципе, сарайчик меня спасал. Внутри было что-то вроде ложа, на котором можно было хоть немного расслабиться, а если открыть окно, но и воздух был свежий, с запахом реки. Но всё равно большую часть дня я проводил на палубе, наблюдая за однообразными берегами и за рутинной работой команды, которая вряд ли могла надолго заинтересовать взыскательного зрителя. Путешествие по воде — лишь в теории хорошо, на практике это девяносто процентов скуки. Остальные десять процентов занимают привалы на берегах, когда можно прогуляться чуть дальше, чем разрешенные мне пять метров скрипучего настила.

Да, мой флот выглядел грозно. Если не знать про то, что как раз в этом году во Франции спустили на воду линейный корабль под названием «Солей Рояль» — «Королевское Солнце». Три орудийные палубы, сотня пушек самого разного калибра — от огромных 36-фунтовых до скромных 6-фунтовых, — которые выдавали бортовой залп весом в полтонны, сносивший всё на своём пути. Мои пятнадцать стругов с тремя фунтовыми фальконетами на этом фоне смотрелись не просто бледно. Честно говоря, они и вовсе никак не смотрелись. Утешало лишь то, что никакой «Солей Рояль» в Клязьму не влез бы при всём желании.

* * *

— Опять задумался, царевич? И о чем на сей раз?

Трубецкой легко присел рядом со мной на дощатый настил, тоже свесив ноги в яму для гребцов. Он на удивление легко переносил наш поход — мне сначала казалось, что он будет проявлять боярский норов, но пока новый чин на нем не сказался, хотя и радовал. Но эту радость я понимал — формально молодой князь выбрался на самую верхнюю доступную ему ступень в государственной иерархии, а дальнейшая его карьера была ограничена доступностью руководящих должностей в различных приказах, причем не всех, а избранных — например, приказа Большого дворца, который сейчас держал его двоюродный дед, или Посольского приказа. Ещё можно было отличиться на войне, но прямо сейчас никаких войн не планировалось, а усмирением Украины занимались совсем другие люди, которые вряд ли допустят Юрия Петровича к дележке этого сладкого пирога. Так что он уже увидел все плюсы работы со мной, а если выгорит наша афера с Разиным — он станет более лояльным и к другим моим затеям. Да и деньги ни для кого лишними не бывают, даже для таких магнатов, какими были Трубецкие.