Золото Стеньки

Я поднес ко рту рупор, который по моей просьбе изготовили из медного листа в Нижнем — это был мой вклад в прогресс, местные пока пробавлялись приложенными ко рту ладонями. Впрочем, на приоритет я не претендовал, и если какой-нибудь иностранец уже придумал нечто подобное, я с радостью пошлю ему поздравления. Но капитан Бутлер и его помощник Стрейс смотрели на это приспособление с определенным интересом и даже попросили опробовать. Насколько я понял, им очень понравилось. [2]

— Эй, на лодке! Вёсла в воздух и не двигаться! Оружие не трогать! Работает досмотровая команда русского флота! — закричал я, радуясь самому факту того, что я могу отдавать какие-то приказы.

Меня, разумеется, не послушались — весла на лодчонке, кажется, даже начали двигаться быстрее.

— Десятник, у нас заряжен фальконет?

— Конечно, царевич, всё сделали, как положено. Недавно порох меняли.

Это тоже было моё изобретение. Держать заряды в пушках сейчас было не принято — особенно на воде, поскольку порох набирал влагу и потом просто не воспламенялся. Но после обсуждений с головами стрельцов и пушкарей мы решили, что на одном струге пушка всегда должна быть в готовности к выстрелу. Её заряжали, потом укутывали шкурами от брызг, а через какое-то время производили холостой выстрел — это было много проще и безопаснее, чем разряжать. На расход без дела ценного припаса я внимания не обращал, руководствуясь английским правилом — у короля много. Да и расход получался не таким уж и большим, меньше килограмма за день. К тому же ещё и пушкари получали некое подобие тренировок, что тоже повышало боеспособность моего флота.

— Хорошо. Стрельните им по курсу, пусть поймут, что царские стрельцы не шутят.

«Ба-бах!»

Всё же ядра из местных пушек вылетали медленно — при некоторой сноровке можно было сопроводить снаряд взглядом весь полет. Я видел, как напряжённо следит за ним сидевший впереди пират, как замерли весла — гребцы тоже гадали, куда мы целились.

Правда, я и сам не знал, куда мы попадем. С воды мы уже стреляли ещё на Клязьме — и быстро поняли, что для того, чтобы попадать, куда нужно, требуется очень много везения. Как ни странно, лучшим снайпером оказался я — мне потребовалось всего три выстрела, чтобы уловить нужные закономерности, ну а для человека, который всё детство проиграл на автоматах в «Морской бой», ничего сложного в этом не было. Но даже я попадал в цель лишь один раз из трех. Пушкари не мазали в двух выстрелах из десяти — и то в самом лучшем случае. Всё же для морской артиллерии нужны совершенно особые навыки, которыми в Русском царстве никто не обладал. Втайне я надеялся на то, что при столкновении с Разиным само наличие большого количества пушек окажется тем аргументом, который позволит обойтись без стрельбы.

Ядро подняло небольшой фонтанчик в пяти метрах от носа пиратской лодки, и это обеспечило нам победу. От неожиданности рулевой слишком резко дернул своим широким веслом, лодка почти легла на левый борт, её экипаж кучей посыпался в воду — и уже спустя несколько минут мы подходили к месту кораблекрушения. Лодка была наполовину залита водой, но тонуть вроде не собиралась, а разбойники судорожно цеплялись за борта и требовали, чтобы мы их не убивали.

Первая победа моего флота состоялась — но я ещё не решил, стоит ли как-то отмечать её для будущих поколений.

* * *

Меня удивило, что были не беглые крестьяне, а вполне местные землепашцы из расположенной на северном берегу деревни — таким немудренным способом они решили поправить свои дела. Но отпускать их было нельзя — меня бы просто не поняли ни мои спутники, ни эти разбойники — они бы посчитали такое милосердие благословением на продолжение их преступного промысла. На мой вопрос, что с ними будет, чебоксарский воевода Василий Зиновьев лишь безразлично пожал плечами:

— В железо закуем, сыск проведем, а там и решим. Может, в деревеньку их отправлю пристава, но там вряд ли что скажут.

Спорить я не стал. Как оказалось, на этот раз разбойники никого не убили, подраненный купец выплыл и после слезной просьбы присоединился к нашему отряду, чтобы без проблем дойти до Казани. Рана у него была неопасной, хотя я тот ещё доктор — но с такими проблемами народ умудрялся разбираться и без пришельцев из будущего. Может, не всегда удачно, но тут уже как повезет. Ещё я мельком подумал о семьях этих несчастных, но у меня опять же не было никакого представления о том, что с ними делать — простую помощь они не оценят, да и впрок она им явно не пойдет.

Мы лишь переночевали у причалов небольшой крепости и наутро двинулись дальше. До обеда я был очень занят — прятался на баке, в здешнем месте для курения, рядом с двумя матросами, которые дымили очень гадким табаком, и изобретал паровой двигатель.

Мне казалось, что в этом устройстве нет ничего сложного. Берешь бак с водой, под ним разводишь огонь, нагреваешь до кипения, а затем получившийся пар будет двигать поршень туда-сюда, создавая вращательное движение. Схемы паровых двигателей, причем каких-то продвинутых, использующих все имеющиеся на конец двадцатого века достижений науки, имелись в школьных учебниках, так что я просто пытался вспомнить, что же именно там было нарисовано. Но получалось плохо.

Необходим был клапан, который направит пар в нужную сторону; этот клапан должен был перемещаться синхронно с поршнем, что добавляло сложности конструкции. Ещё надо было как-то передать движение поршня вращающемуся колесу — и мне представлялось, что именно это колесо и оказывается главным элементом двигателя, хотя я не забывал и о том, что все должно быть герметично, иначе утечка пара окажется недопустимой, и никто никуда не поплывет. Уже под самый конец, когда элементы паровика уложились в одну схему, я вспомнил, что необходим предохранительный клапан — иначе паровой котел в один прекрасный момент может разорвать от внутреннего давления. Схему этого клапана я тоже видел, но выяснилось, что никаких подробностей моя память не сохранила.

В общем, в какой-то момент я с сожалением сложил листы своих набросков, чтобы вернуться к ним после возвращения в Преображенский дворец, и с тоской уставился на Волгу. Именно в этот момент ко мне и подсел Трубецкой.

— Что, царевич, опять о народе задумался? И сколько душ тебе сегодня нужно?

— Я всегда о народе думаю, — серьезно ответил я. — Вот скажи, Юрий Петрович, почему Нащокин в Нижнем или Зиновьев в Чебоксарах так осторожничают? Что они пытаются высидеть в своих крепостях, пока разбойные людишки торговых людей гоняют? Неужели сложно посадить пару сотен стрельцов на струги и пустить дозором вдоль Волги, чтобы эти тати носа не могли высунуть из своей Ветлуги? Или я чего-то не понимаю?

Трубецкой помолчал, с сомнением посмотрел на голландцев, которые о чем-то переговаривались на своем языке, не обращая на нас внимания.

— Всё ты понимаешь, царевич, и это ты правильно понял. Нужно, нужно дозор по рекам отправлять, чтобы никакие воровские казаки и беглые тягловые людишки не могли свои козни строить. Сыск проводить не абы как, а как положено — тогда и сотню этот Зиновьев в лесу не потеряет, потому что точно будет знать, куда идти и кто его там ждет. Но он один на всё, ему и от разбойников отбиваться, и порядок в крепости поддерживать, и царские указы исполнять. Поэтому он и делит дела на важные и неважные. Ограбление купцов для него — неважное. А вот роспись по стрельцам — важное, потому что от царя исходит.