Золотое дно (сборник)

кровинушка; пестовала-то как, на сенокос пойдет стра­

дать и его с собой, у копны положит, траву горбушей

бреет, а спиной-то все ждет, не заревет ли сынок.

Как бы со стороны представил все Коля База: как

люди наткнутся на избу, а искать-то наверняка станут,

и прочитают записку, в которой написано будет: «Не

ищите, меня нет», и у всех обалдело отвиснут челюсти.

Вот смеху-то... И Коля оторвал от газеты клочок и уг­

лем нацарапал: «Не ищите». Подумал и добавил:

«Жить не хочу».

У берега бросил кепку и свитер, вроде бы приметы

для людей, что здесь утонул, водой прошел до лодочки,

оглянулся, вспоминая, все ли так сделал, и, толкаясь о

бережину шестом, пошел вверх по Пижме, оттуда ре­

шил волоком перетянуться в Вазицу выше порогов и уж

той рекой зайти в Кельи, а там и переждать время в

сенокосной избе...

А днем позже сюда действительно нагрянули искаль-

щики, их навел на след Гриша Таранин; они сразу об­

наружили в избе записку и стали баграми шарить у

берега. И только Гриша, покрутившись вокруг избы,

вдруг сказал участковому:

— Покойники-то пшеном не запасаются, бат. Еще

с зимы полная банка стояла. Да и лодки в кустах

нет.

— Искать будем? — спросил белобрысый участко­

вый, чувствуя душою враждебность леса.

— Чего искать-то, не барин. Побродит, надоест — и

вернется, — подсказал Гриша, подхохатывая. — Думал,

умней всех. Хи-хи. А народ не проведешь, не-е. Побе­

гает и придет, сволочь такая, отсюда ему не деться.

Молодежь пошла, а? Пакостить могут, а отвечать за

свои поступки у них смелости нет...

Сыновью прощальную записку принесли матери. М а­

лаша Малыгина, рано постаревшая от вдовьей жизни,

прочитала каракули, ойкнула испуганно и, вспомнив

похоронку по мужу, сразу поверила всему, что начерка­

но было на газетке, и в голос завыла так, что мороз

пробрал всех, кто оказался возле:

— Ой... и на кого ты меня спокинул, зачем мне дале-

то жить, сиротине горькой, не к кому боле головушки

приклонить...

107

12

Вечером, как уговорились, зашел Гриша Таранин: на

ногах легкие охотничьи поршни, перевязанные под ко­

леном, на плечах брезентовая куртка, подбитая с испо­

ду толстой байкой, на голове почтовая фуражка с си­

ним верхом — уже срядился старик в лес. В семь ве­

чера уходил по берегу за семгой трактор, и надо было

успеть на него, чтобы добраться до тони Кукушкины

слезы, зря не мозолить ноги, раз попутье есть.

— Нашли баламута? — спросил Иван Павлович о

Коле Базе.

— Побегает и вернется, куда ему деваться?

— Лопаты не забы л?— сразу перевел разговор Тя­

пуев.

— А закоим?

— Не твое дело. Я спрашиваю, лопаты взял? Ты мне

смотри, Гриша. Ух-ух, — вроде бы шутя, но с грозным

прищуром глаз протянул Иван Павлович. — Сунь в ме­

шок, а черена на месте насадим.

— А закоим? Не гряды же копать. Иль червей? Дак

есть полная банка,— не унимался Гриша, не понимая,

зачем же другу-приятелю понадобилась лопата. Но тут,

видимо, нечего было и понимать, потому что Тяпуев

вспыхнул и побагровел лицом.

— Все-все,— замахал руками Гриша Таранин.—

Беспутый я, без пути мелю. Ну дак выходите навстречу.

И когда он потянул ногу через порог, Тяпуев вдруг

спросил вдогон:

— Уж голос знаком, не выходит из памяти. Сознай­

ся, ничего не будет, слово даю. — Тяпуев помолчал,

словно примерялся, как спросить точней и неожидан­

ней. — Ты был тогда? Ну-ну...

— Вы чего, Иван Павлович? Опять загадку загану-

ли? Иль злой умысел на меня таите? — обиженно за­

частил старик певучим звенящим голосом.

«Он был, он», — утвердительно подумал Иван Пав­

лович.

— Помнишь, в тридцатом-то кто-то покушался на

меня? — в упор глянул на старика, но тот заслонил

взгляд щетинистой завесью бровей.

— И неуж? Впервой слышу. Ой-ой. Как же так?..

— Иди, собирайся! — грубо прикрикнул Тяпуев и от-

108

Ёёрнулся к окну. Ёму было видно, как Гриша, часто се­

меня, перебегал улицу, штаны его парусили, и сапоги

емко подбивали дорогу. Старик ссутулился, и белые пе­

рышки волос по-птичьи топорщились на морщинистой

шее.

...Тогда, в тридцатом, Осипа Усача раскулачили и

увезли. А дня через два подстерегли вазицкого мили­

ционера Ваню Тяпуева на вечерней улице, набросили на

голову вонючую дерюгу, повалили в осеннюю грязь и

стали пинать. Может, грязь, густое месиво мешало раз­

махнуться ноге — это и спасло парня.

— Убей его, Иуду! Скольких еще продаст, — кричал

кто-то разбежистым звонким голосом, и сквозь расте­

рянность и боль милиционер подумал, что голос ему

знаком, словно бы недавно кто-то винился перед ним

певуче, по-женски. До этого возгласа Ваня старался

только уберечь себя, сжимаясь в комок и пряча голову;

дерюга душила горло, и парень задыхался, теряя созна­

ние и жизнь. И снова кто-то звонко и сладостно, слегка

тая голос, закричал:

— Убей его, убей, падлюку!..

Этот крик возмутил Ваню Тяпуева, и, упираясь в ме­

сиво, он поднялся, и даже шагнул навстречу, тупо, до

боли в скулах размахивая кулаками в пустоту. Тут раз­

дался топот многих ног, придушенный всхлип, чьи-то

руки стянули с Вани дерюгу, и в этот миг в его голове