Золотое дно (сборник)

прибрежный осот, листья куги обволокли смоленые бор-

товины, и река, похлопывая о днище, бежала все даль­

ше. Рука Петенбурга свалилась в воду, и меж пальца­

ми, похожими на коренья вереска, засновали серебри­

стые прозрачные мальки.

14

Герман был непривычно задумчив и скучен. Он си­

дел, опершись спиной о теплую бревенчатую стену, слов­

но бы дремал с открытыми глазами; потом через силу

стянул резиновые, отпотевшие изнутри сапоги и с ви­

димым удовольствием раскинул по земле ноги.

— Где База-то?— наконец, спросил Сашка. Ему на­

доело играть в молчанку.

— Паразит он...

— Может, еще ничего? Он ведь хороший.

— Паразит он... Ты иди лучше уху завари.

Герман ушел в избушку, повалился на нары, заки­

нув за голову бугристые тяжелые руки, сторонне огля­

нулся вокруг и снова подумал: «До осени досижу на

тоне и уйду в море — тоска тут». Прямо перед глаза­

ми, позади нар, стоял деревянный тесаный столб, под­

пирающий потолок. Столб за многие годы был изрублен

и исписан, на нем оставили пометы свои все, кто ко­

гда-нибудь сидел на стане Кукушкины слезы. Есть сре­

ди них и подпись Санахи Коткина, вырезана ножом

угловато и глубоко, до самой срединной мякоти; сейчас

она побурела от времени, словно окрасилась луковым

настоем: САК — Санаха Коткин. Знать, расписался

еще до той страшной истории, ибо и подпись звеньевого

133

Мишки Чуркина тут, сбоку, наискосок оставлена каран­

дашом и сейчас едва видна — какая-то мелкая канце­

лярская завитушка. И вот уйдет Герман Селиверстов на

СРТ, и уже никто не будет знать, что случилось здесь

много лет назад, никто, и подписи эти станут странными

непонятными письменами... Попробуй разобрать, что

САК — это «Санаха Коткин».

Пять лет плавал на СРТ, деревню не навещал, но

вдруг вернулся совсем, молчаливый и угрюмый; люди

поговаривали, что, когда Санаха пришел с рейса, то по

дороге в Архангельск, дескать, его ограбили — взяли

большую сумму денег, и после того он стал якобы за­

говариваться. Первое время к нему приглядывались, в

разговоре старались не вспоминать море, не касались

заработков; но в речах Санаха был как все, сам и на­

просился на тоню Кукушкины слезы, сел туда звенье­

вым; а Герка Селиверстов в том году промышлял на

соседнем стане, самом дальнем, и когда приходилось

бежать домой, то невольно останавливался у Санахи

Коткин а.

Санаха заискивающе глядел на Германа, он как-то

похудел и обородател по самые скулы, и глаза в тем­

ных провалах лихорадочно светились. Герман изредка

поглядывал за Санахой и чувствовал себя в чем-то по­

винным, словно бы это он обокрал мужика, или чем-то

обидел, или отнял свободу, которой не вправе распоря­

жаться. Он не мог выносить заискивающего Санахиного

взгляда, и потому старался бывать реже на соседней

тоне, и, возвращаясь в Вазицу, стал обходить Кукушки­

ны слезы ночью, чем удивлял своих напарников. О каза­

лось, что тайну, которую взвалил на себя Герман до­

бровольно, не так-то просто хранить. Но вскоре все раз­

решилось само собой: в тот же сезон, на переломе ле­

та, Санаха Коткин ушел с ружьем в лес, а нашли его

уже следующей весной. Но Герман и поныне, порой за­

думываясь над странной гибелью, не мог понять, а что

же понудило мужика вернуться сюда, на тоню Кукуш­

кины слезы, и рядом с нею, в березовой рощице, уйти

из жизни, ничего не сказав никому и ничего не объяс­

нив. Теперь два загадочных человека поселились в па­

мяти Германа — Санаха Коткин и отчим Мартын Пе­

тенбург, он поставил их почему-то рядом, таких раз­

ных, непонятных и не понятых им...

131

А ночью пробудил шум дождя. Ливень катился по

крыше с порывистым шумом, и Герман еще сквозь том­

ление и сон понял, что дождь перемешан с ветром и

идет с полуночной стороны. Темно было, как декабрь­

ской ночью, в черное оконце едва сочился тусклый свет,

более похожий на плесень. В первый момент Герман

еще не понял беды, потому что не расслышал шума мо­

ря: ливень был так силен, что затопил в себе и накат­

ный гул волны, и порывы ветра. Там за стеной все

смешалось: и дождь, и ветер, и рев воды, создавая

мрак, вызывая растерянность и страх.

— Сашка, эй ты!— крикнул Герман в полную темь,

потом пошарил в изголовье и зажег спичку. Казалось,

что волею колдовства очутились они в октябрьской бе­

зысходной ночи в самом конце промысла, когда на ста­

не доживают последние дни, смиряясь с теменью и

осенним непогодьем. Сашка лежал скрючившись, как

малое дитя, поджав колени к подбородку, и в желтом

провале короткого света выглядел мертвым. Спичка

зашипела, обожгла пальцы и погасла. И тогда Гер­

ман пришел в себя, вздрогнул, а мысли уже беспоря­

дочно метались, и каждая клеточка тела насторажи­

валась, готовая к работе. Вскоре он привык к сумраку,

и оказалось вдруг, что в избушке не так уж и темно,

как показалось спросонья. Герман толкнул Сашку в

плечо, тот оторопело вскочил, пугаясь и по-рыбьи разе­

вая рот.

— Чего тебе, ты чего?

— Послушай,— почему-то шепотом попросил Гер­

ман, но слушать не дал, а тут же заорал: — А ну, со­

бирайся живо! Чего расселся, не у тещи в гостях!