Золотое дно (сборник)

Жалость шевельнулась, горько запершило в горле,

и, забывая на миг каменную телесную усталость и боль,

он прислонил мать к себе, неловко погладил плечи.

Анисья подняла пустые глаза, на дне которых хорони­

лась слеза, и сказала болезненно и глухо, словно бы

винясь:

142

— Я во всем виновата. Не сберегла Мартына, ой, не

сберегла.

— Брось ты, мать. Чего на себя...

— Сердце тосковало. Почто бы не удержать...

— Где?

— В лес направился по ягоды. Набрал, полный ту­

ес набрал, а сам-то ни одной ягодки не спробовал.

Казалось, что мать вот-вот заплачет, лопнет и проль­

ется душа долгой обжигающей слезой, и горечь от­

мякнет в горле, не так станет надсадно жить, и тогда

можно будет подумать с толком, как проводить М ар­

тына в последний путь да как людей обиходить, чтобы

не стыдно было. И опять слеза не покинула набухший

глаз.

— Ты посмотри, Гера, сколь он розовый. Может,

живой?

— С сердцем, наверное...

— Аха, с сердцем,— безвольно откликнулась Анисья

за спиной сына.— Д ак како тут сердце выдержит. Ж е­

лезно надо...

Герман прошел в горницу, отчим был уже обряжен,

лежал в гробу и казался плоским, только голова с не­

послушным сивым волосом, который так и не смогли

прибрать, казалась отдельно лежащей и живой — за

двое суток не увяли щеки, побитые толстыми морщи­

нами.

«Вот и я так же мог лежать»,— внезапно подумал

Герман и озяб спиной.

— Может, живой?— снова со странной надеждой

сказала за спиной мать. Герман очнулся, вздрогнул,

внимательней пригляделся к отчиму, и даже помере­

щилось на миг, что отчим морлнул неплотно прикрыты­

ми глазами, а сквозь коричневые веки сочится живая

голубизна.

— Да не...— саму себя опровергла мать.— Ферша-

лица Дуська обследовала, говорит, от сердца.

«И я так же мог лежать»,— снова подумал Герман

и, насильно отвлекаясь от навязчивой мысли, спросил,

не отрывая взгляда от отчима:

— Что делать-то, скажи?

— Могилку бы надо, Герман. Могилку...

Анисья говорила монотонным ватным голосом, слов­

но и сама готова была лечь и тут же умереть, и от ма­

143

териных покор,но-равнодушных слов у Германа еще

больше мерзла спина. Он повернулся и пошел прочь,

но еще слышал, как стонала у гроба Анисья:

— Меня бы казнить, боженька. Ты пошто святого

человека забрал? Это меня бы, беспуту, господи...

•

*

*

Мартына Петенбурга хоронили тридцатого июля.

С утра накрапывал дождь, деревня намокла и казалась

траурно-черной. Мартын плыл в воздухе, на плечах лю­

дей. Старухи, как грачи, неутомленно и покорно шеп­

тали:

— Экого человека господь прибрал...

— А уж не обидел. Не, никого не обидел.

— Вое бы эни, дак не так бы и жили.

— Анисьюшке-то каково. Ж ила как у Христа за

пазухой.

Главный бухгалтер шел за гробом и нес войлочную

подушечку с орденами. Вызвался сам, а сейчас страдал,

клял себя и покойника. Сверху назойливо капало на

голову, стекало по щекам и неприятно холодило шею.

«Поскорей, что ли, зарыть, да и дело с концом. Все

одно...»— подумал главный бухгалтер, не испытывая к

покойнику особых чувств, но устыдился таких тайных

мыслей и в собственное оправдание добавил шепотом:

— Того свету не обойдем. И нас когда ли...

Руки затекли, и он поправил подушечку, задирая

ближе к подбородку, будто хотел закрыться ею от

дождя. Красные звезды, омытые сыростью, темно поба­

гровели, словно налились кровью. Подушечка была бе­

лой: никто не догадался обшить ее красным материа­

лом, а когда хватились, было уже поздно.

— Настрадался, сердешный...

— Наробился... Бывало, в председателях-то бежит

по деревне в опорках на босу ногу, только штанины за­

виваются. «Бабоньки, бабоньки,— кричит,— не осироти­

те! Работа киснет».

— У них у всех к работе руки лежали, такой уж

род. И Парамон-то экий ж е был.

Тут огибали дом Тяпуевых, на мостках— все семей­

ство, а чуть обочь сам Иван Павлович, похожий на рас­

144

трепанного воробья, какой-то помятый весь, словно бы

больной. Бабы шептаться перестали, загляделись, на­

толкнулись на Анисью, та подняла голову и встретилась

глазами с Иваном Павловичем. Тяпуев отвел взгляд,

и когда процессия миновала, пристроился с краешка.

Люди не шли навстречу похоронам, а поджидали возле

своих изб, и черная грустная толпа втягивала их в себя,

разрастаясь и тучнея; дождь перестал, но набухшие ту­

чи волоклись по самым людским головам.

Иван Павлович отряхнулся, натянул шляпу потуже

на лопухастые уши, бабьи плечи оттянул назад и про­

гнулся в пояснице. Неприятно-пронзительным взглядом

он прострелил толпу насквозь и пристально вгляделся в

того, кто плыл над людьми. Что-то суеверное кольнуло

в груди, и Тяпуев вдруг смутно забоялся смерти, пред­

ставив, что когда-то и его вот так же вознесут над го­

ловами. Д а нет, пожалуй, не вознесут: шишка по треть­

ему разряду — вот кто он, да и в городах, ежели по

совести сказать, и самое большое начальство не тас­

кают, нынче все на машине, чтобы поскорее спихнуть.

И что-то, похожее на зависть, шевельнулось в душе.

Иван Павлович оглянулся, прошелся взглядом по