Золотое дно (сборник)

кинули якорь. Суденко подкидывало на гребне, волна

резко хлопалась в корму, голова у Германа болталась

по днищу, словно отделенная от шеи, и больно стука­

лась затылком. Он упрямо и ненавистно смотрел в су­

тулую напрягшуюся спину Коли Базы, на слипшиеся

волосы, почему-то хотелось кричать и бить парня. А

Коля База вдруг повернулся к нему подсохшим смут­

ным лицом, в глазах была тревога и недоуменный

вопрос.

— Помочь тебе?

— Иди ты, знаешь! — шевельнул Герман опухшими

губами, сам встал на коленки, цепляясь пальцами за

бортовины, и тут его снова вытошнило. Коля База под­

скочил, пробовал поднять, но Герман увернулся и

ткнул парня головой куда-то выше колен.

— Ты чего, а?.. Не я бы, дак рыб кормил...

Опираясь о нашивы карбаса разбитыми ладонями,

из которых уже не сочилась кровь, Герман поднял во­

сковой бледности лицо с черными подглазьями и уста­

ло глянул на Гришу Таранина, на Тяпуева — они ви­

делись как сквозь туман, расплывшиеся, с зыбкими се­

рыми лицами. Согнутым пальцем он поманил Сашку,

тот готовно подбежал, склонился, подставляя мокрое

плечо. Герман крючковато и больно схватил парня за

ухо, подтянул к себе и шепнул:

140

— А ты, дурочка, боялась, а?— и в болезненной

гримасе раздвинул губы.

Потом Герман распялекно лежал на нарах, а Саш­

ка суетился у плиты, готовил чай. Коля База, поникший

и встрепанный, сидел в ногах у звеньевого и с убитым

видом канючил:

— Ну прости, Герка. Не назло ведь. Ну погорячил­

ся, сглупа все. Дору угнал, пусть засудят, но как хоро­

шо хотел...

Герман молчал, невидяще смотрел в потолок табач­

ного цвета глазками, и казалось, что на них лежали бе­

лесые студенистые бельма. Багровое лицо опухло и од­

рябло, походило на избитый кусок говядины, волосы

колтуном засохли на голове от соленой воды.

— Мы это дело так не оставим. Засудим, уголовник

гароклятый1 Он еще ружжом стращать,— сулил Гриша

Таранин, беря инициативу в свои руки. Он уже готов

был схватить ружье, стоящее у двери, и под конвоем

вести парня в деревню.

—’ А ты замолчи, Чирок, — огрызался Коля База.

— Припаяют статью, попрошу судью, чтобы поболе

дали...

— Гробокопатели... Еще посмотрим, кому припаяют.

Я-то отсижу, а вам без жалости отвалят. За это хоро­

шего не сулят.

Иван Павлович молчал, рыхло отвалившись к сте­

не, и было непонятно, о чем думает он, стеклянные гла­

за осоловели и тупо глядели на скомканную волоспю

Германа Селиверстова. И неизвестно, чем бы кончилась

эта перепалка, но тут неожиданно подкатил под берег

колхозный трактор. Из деревни привезли известие, что

умер Мартын Петенбург. Сначала все недолго молчали,

тупо переглядываясь,— весть о смерти не воспринима­

лась и казалась надуманной.

— Собирайся, идол!— прикрикнул Гриша Тараним

на Кольку.— Ой, как же так, а?— запричитал он.—

Только что жив был, такой человечище, а помер. Ц ар ­

ство ему, страдальцу... Это тебе погинуть-то надо бы,—

бросил он Кольке. Тот, растерянный и бледный, тупо

улыбаясь, стоял возле порога, не зная, на что ре­

шиться.

— Будь здесь,— буркнул Герман, проходя за порог,

и никто не посмел перечить ему.

141

Только у деревни, обдутый встречным морским вет­

ром, Герман чуть пришел в себя. Он так и не спросил

у тракториста, отчего умер отчим и как это случилось,

а подумал мельком и с некоторым облегчением, что,

слава богу, ньпнче матери хоть полегче станет, а то за ­

мучилась, вовсе извелась с безногим: и то ему нелад­

но, да это не так — уж больно капризный стал.

Он пробовал представить отчима живым, но прош­

лый облик его как-то стерся из памяти, чуть помни­

лось лишь, как раздевался он, войдя в избу: длинную

офицерскую шинель высоко подвешивал на деревянный

крюк возле порога, почему-то осталась в памяти мед­

ная цепочка вместо вешалки. Запомнилось, как прохо­

дил в красный угол, сразу закидывал ногу на ногу и

затягивался трубочкой. Обычно сидел молча, уйдя в се­

бя, с детьми был не то чтобы неласков иль недобр, но

как-то безразличен; мать суетилась подле, стараясь уго­

дить ему, таскала на стол еду, и ел он всегда в одиноче­

стве и потом сразу же уходил на работу. Герман не

помнил уже, был отчим добр или скуп, угрюм или ве­

сел,— осталась в памяти лишь эта отчужденная по­

стоянная молчаливость. И только в старости, когда обез­

ножел и колесная тележка привязала к себе, Мартын

стал говорлив и нервен, порой смеялся, всхлипывая и

топорща котовьи усы. Но к тому времени Герман уже

повзрослел, потом и вовсе отделился своей семьей, и

отчим оставался ему по-прежнему далек. Но он видел,

что старик и нынче был неразлучен с обидой, какое-то

глухое печальное воспоминание постоянно жило с ним...

Дома — просто на удивление — мать не вопила в

голос, вся ссохлась и закаменела, коричневая кофта

обвисла на вялых плечах и бесплотной груди, словно и

не выкормила четверых, и впервые Герман увидел, ка­

кая ныне мать крохотная и кособокая. Знать, подкоси­

ли ее ветры, подточили дожди, не долго и ей осталось

топтать землю: еще год-другой походит на могилу к

дедку своему и тут же покорно ляжет рядом.