Золотое дно (сборник)

наты на табурете: на коленях бархатная подстилочка,

чтобы, значит, не протирались брюки, ноги обуты в

большие стоптанные валенки, они скользят, и потому

дядя Федя елозит ногами по крашеному полу, устанав­

ливая их плотнее, потом просматривает клавиши, об­

тирая их кусочком фланели — так, на всякий случай.

Он наверняка в своем кителе, темно-синем и твердом,—

раз в десять лет шьет новый в местной портновской ма­

стерской, заново прокалывает дырочку на правой груди

для ордена, и орден тоже чистит мелом и зеленой бар­

хаткой, что осталась еще от бабушкиного платья... Он

174

проглядывает все клавиши, словно уже забыл их и

вспоминает наново, ладони у него непомерно большие,

пальцы с обкусанными ногтями, и он кладет их немно­

го вкось, будто отбрасйвает костяшки на счетах в сво­

ей бухгалтерии, оттого и басы у него взлаивают.

...Будто сегодня это и случилось, а не лет двадцать

назад, когда Геля жил еще у бабушки, вот за этой сте­

ной, в которой прежде была голубенькая дверь с гра­

неными стеклышками вместо верхних филенок, — те­

перь это место в стене заставлено шифоньером. Тогда

дядя Федя купил гармошку и весь первый день на слух

подбирал именно эту песню. Дедушка уже прибаливал,

он рано поседел и как-то ссохся; мучаясь головой, он

косился на сына, а остановить побаивался, пока не при­

шла из Слободы бабушка и не прогнала Федора сна­

чала в сенцы, а потом и на чердак. «Вот надоеда, — го­

ворила бабушка, выволакивая из русской печи проти­

вень с черными сухариками и заливая их кипятком, —

это у нее такая была еда. — Что за веселье такое? Р аз­

ве жениться только задумал...»

Бабушка тогда угадала. Бывало, что и раньше она

заводила разговор о женитьбе, но дядя Федя ершился:

мол, холостяком жить будет, от этих баб одна мука,

привереды они — эти бабы, а он инвалид третьей груп­

пы, за ним уход нужен, и кто лучше маменьки знает

болести сына... Но бабушка не отступала в разговоре,

ее трудно было переговорить, она обидчиво поджимала

губы, и угольные глаза ее, похожие на глаза большой

лесной вороны, наливались сухостью и гневом. Она та­

раторила на одном выдохе, что мамушка не вечна, ей

тоже придет пора на погост, а пока жива, хоть невес­

тушку научит уму-разуму. Места много, места всем

хватит: Гелюшку — в боковушку, сами на кухне. Б а ­

бушка всхлипывала, будто свадьба уже не за горами,

а сын женатый — потерянный сын. Баба Маня в тот

год еще видела одним глазом и часто ходила в сосед­

ние деревни менять свое шитье на продукты. И однаж­

ды, когда ее не было дома, дядя Федя собрал все Гель-

кино бельишко в узелок, вывел его на улицу, бросил

узелок на мостки и сказал: «Ты, Геля, иди к матери.

Ты нам теперь мешать будешь. Я женюсь, и ты нам

мешать будешь».

Тогда Геля не плакал — он уже ходил во второй

175

класс — и почему-то даже образовался, что будет

жить на новом месте и у него буДет новая мама, кото­

рую он доныне называл — тетя Лиза: ведь он всегда

считал, что бабушка Маня — это и бабушка и мама

одновременно. Бабушка вернулась через день после

очередного похода, она сразу ворвалась в комнатку к

невестке, они что-то вместе кричали, а потом тихо пла­

кали. Гелюшка был заж ат меж колен, и его пепельная

ушастая голова кочевала из ладоней в ладони. Он от­

сырел от поцелуев и слез, когда бабушка так же стре­

мительно убежала через сени к себе, там что-то прика­

зывала, и был слышен только ее зычный низкий голос;

потом гремела посуда, падали стулья, но вот постепен­

но все звуки умерли, и остался жить лишь слабенький,

почти женский голос дяди Феди. Но и он стушевался

в тишине, минут пять было глухо за стенкой, пока не

просочилось слезливое причитанье бабушки: «Понеси

тя леший, ирод окаянный! На твои плечи не сядем,

твоего куска не переедим!» Вечером застучал молоток,

голубенькая дверь с гранеными стеклышками еще раза

два приоткрывалась, высовывалась дядина рука с мо­

лотком; Федор придирчиво осматривал ободверину, вид­

но, примеряя гвозди, а потом он, наверное, приноро­

вился и дверь заколотил наглухо.

Все это случилось будто вчера, но уже рябины от

подоконьев махнули через крыши, и когда бурые за ­

мерзшие ягоды срываются с подсохших ножек, они па­

дают на заледенелые доски, и, кажется, даже слышно,

как с тихим шорохом скатываются в первый ноздристый

снег. Иногда под рябины слетается всякая мелкая пти­

ца, шумно и вздорно хлопочет, ворует ягоды по одной,

пока не прилетит голенастая ворона с кинжальным

клювом и не распушит всю мелкоту по подугорыо... Да,

рябины вытянулись, их узловатые тела покрылись чер­

ными оспинами и морщинами. И потолочные доски рас­

селись: когда ходят на чердаке, то из щелей тоненькой

струйкой сыплется песок, мелкий и легкий, как труха.

Он сыплется и ночью, когда очень тихо и все спят, ког­

да на улице в промозглой осенней темени живет лишь

сиротливый неустроенный ветер, — тогда в комнате

особенно одиноко и даже страшно, кажется, что на чер­

даке кто-то ходит, легкий и печальный, и упорно под­

сматривает за спящими людьми... И обои запузырились,

176

хотя и обдирала их мать верный десяток раз и потом