Золотые тротуары (сборник)

– Привет, Рыжий! – ответила на мое «здравствуй» Аида и раздраженно добавила: – Что за страна – Франция! Вроде бы культура: ложки, вилки, а блохи заели до тошноты. Вся школа кишит вшами, а директор присылает мне письма: «Обработайте голову вашей дочки, пожалуйста». Да и собака тоже начала чесаться! Ужас в чистом виде!

Отряхнув халат, она позвала меня на кухню. Поливая герань, выслушала мои неприятности, временами вставляя свои примечания. Воробьева Аида знала давно, еще с Москвы. Относилась к его причудам философски. Посоветовала мне успокоиться:

– Это у него перепады настроения. Завтра проснется и будет гладким.

Конечно, я мог представить, каким обаятельным он может быть, особенно если вспомнить, как бородач предложил мне переехать в его мастерскую из моей довольно приличной студии с видом на Эйфелеву башню для того, чтобы творить искусство вместе, по подобию Мастера и подмастерья. Зря согласился.

Потом Аида рассказала, как к ней зашла Толстушка, полная разочарований. Хваленый князь оказался подлецом, развратником и даже хуже – фальшивым аристократом. Хитрец хотел «развести девушку на деньги». Имитируя Эдит Пиаф, она запела тонким голосом: «Белой акации цветы иммиграции». Закончив песню, задумалась и спросила сама у себя:

– А если бы Ирина Одоевцева смогла подселить тебя? Конечно, за услуги мелкого характера…

К этому времени Аида сдружилась с поэтессой. Приносила сумками продукты и даже убирала от пыли квартиру. Я сообразил всю выгоду этого предложения! Важно, что над головой будет крыша, а там все как-нибудь образуется. Через минуту они договорились о встрече. Писательница обрадовалась идее общежития.

– Завтра в пять побрейся и надень чистую рубашку, – посоветовала Аида, оглядев меня.

В ее руке уже мелькала заветная бумажка с адресом моей будущей благодетельницы.

Улица, на которой жила писательница, была в глубине 15-го района, затерянного среди мелких фабрик и заводов. В народе считалось, что этот район когда-то был оплотом пролетариата. Я вышел из автобуса и спросил у встречного прохожего: «Как пройти к Rue Croix Nivert?» Тот объяснил так, что окончательно запутал меня и послал блуждать кругами. Недаром кто-то сказал: «Париж – город-головоломка», его каменные артерии разбегаются по сторонам запутанной застывшей паутиной. Здесь можно потеряться раз и навсегда.

Дом по указанному мне адресу находился в тихом закоулке рядом с высокой стеной школы. Обычное здание – скромная архитектура без помпезности. Внутри парадной стояли горшки с розами, черный ковер привел меня на пятый этаж. Отдышавшись, я обтер ботинки салфеткой, подтянул ремень, расправил брюки, у меня, кстати, даже был подарок – горячая жареная курица, завернутая в кулек, и, прежде чем нажать на звонок, я повторил про себя заранее заготовленную фразу. За дверью послышались короткие семенящие шаги, и хриплый женский голос спросил: «Кто там?» Я ответил, как меня зовут, упомянул имя посланницы, после чего вошел в прихожую, где на меня внимательно смотрела малюсенькая старушка, опирающаяся на клюшку. Пройдя заставленный хламом коридор, мы очутились посередине довольно светлой гостиной, частично отгороженной стеклянной перегородкой.

Хозяйка пригласила сесть за стол. Душистую курицу она отнесла на кухню, вернувшись с чайником, стала обговаривать условия проживания и перечислять свои требования. Их было так много! Слова сыпались, словно горох по полю. Из главных: не шуметь, выполнять ее прихоти, каждое утро покупать свежий хлеб, по вечерам, перед сном, составлять ей компанию, читая вслух книги. Занятия, правда, довольно скучные, но пришлось согласиться вопреки желанию. Узнав, что можно поселиться в этот же день, я повеселел и попросил показать мою комнату. Пройдя мимо сломанного шкафа, она зажгла лампочку для лучшего обзора каморки с кованой железной кроватью, грубой табуреткой и грязными окнами, выходящими во двор-колодец. Я брезгливо приподнял край суконного одеяла и грустно вздохнул…

Воробьев при новости, что у меня есть где ночевать, подобрел и успокаивающим тоном сказал:

– Продолжай рисовать, старик, только оплати счет за электричество в мастерской.

Мое существование с Одоевцевой носило характер мягкой борьбы. У старушки постоянно были претензии ко мне. Например, почему, под различными предлогами, отсутствовали намеченные послеобеденные прогулки? По природе своей капризная дама, когда-то избалованная вниманием мужского общества, будучи общительной, вылила все свое пыльное одиночество на меня, поведав массу удивительных фактов из ее биографии.

Обрусевшая немка из зажиточной петербургской семьи. В юношестве начала писать стихи под псевдонимом Одоевцева. Правда, стихи были откровенно плохими. Положение спасала ее внешность. Беззащитная крошка с кокетливым взглядом. После бурного романа с Гумилевым поэтесса вышла замуж за поэта Иванова и покинула СССР в конце двадцатых годов. Очутившись практически без денег на исторической Родине, в Германии, она быстро поняла, что муж – обуза, и завела любовника из военной среды. По признанию Одоевцевой, офицерская форма ее будоражила. Вторую мировую она встретила в Берлине, распивая шампанское с полковником вермахта. Любовь закончилась трагедией: его хлопнули на восточном фронте. Боясь погибнуть под бомбардировкой, она бежала во Францию, где начала новую жизнь. Написала книги «На берегах Невы» и «На берегах Сены», но слава была очень короткой, да и красота тоже. Существование становилось все трудней и унизительней.

Парижские литературные тусовки закончились плачевным результатом – она попала в старческую богадельню практически еще молодой, бальзаковского возраста женщиной. Конечно, горькая участь для бесшабашной кокетки с большими амбициями – хлебать тощий суп с беспомощными старушками этого печального заведения. Удача улыбнулась ей снова, дав повстречать на своем пути мужчину – бывшего писателя Гробова, который в Париже зарабатывал деньги другим путем. Он рулил таксистом. Овдовев, загрустил, и тут появилась в виде музы Одоевцева. Поэтесса была старше его, к тому же хитрее. Наспех сыграли свадьбу, и мадам переехала на квартиру писателя. Счастье длилось недолго. Ее привычка к беготне по друзьям и знакомым обернулась для Гробова трагедией. В один из вечеров, поднимаясь по крутой лестнице, он упал и умер прямо у дверей квартиры, куда пара была приглашена в гости. У него приключился инфаркт. Доктор объяснил причину смерти перегрузкой на сердце.

Семейная жизнь Одоевцевой длилась всего два года, хотя теперь у нее было явное преимущество – широкая крыша над головой и никаких обязательств. Завелись поклонники и поклонницы, желающие получить на халяву жилье, предполагая, что старушка тихая и добрая. Та клятвенно обещала очередной аферистке, что оставит все в наследство, если она будет ухаживать и смиренно исполнять поручения хозяйки. Временные, часто меняющиеся жильцы старались, как могли, угодить ей, добровольно позволяя терзать себя сумасшедшими капризами писательницы, но, обессиленные, теряли терпение и исчезали. В ее действиях чувствовалась глупая месть за нанесенные когда-то и кем-то обиды. Ехидно что-то шепча, старушка, ворочая тонкими губами, поправляла вечно падающий парик, постоянно сидя засыпала и, проснувшись, придумывала новые желания.

Один, два, четыре, восемь… Я считаю монеты на ладони. Их было мало. Еле-еле хватает на буханку хлеба. Тяжело вздохнув, зажал крепко монеты в кулаке и направился в ближайший продуктовый магазин. На входе заметил толпившийся у кассы народ – признак, дающий возможность незаметно засунуть в карман пакет сырых сосисок. Потом, потерявшись среди покупателей, проскользнул мимо очереди и вышел спокойно на улицу. Голод сильнее гордости! Это я понял еще с детства. Теперь оставалось зайти в булочную за углом, где работала высокая приветливая брюнетка, и взять хрустящий багет.