Золотые тротуары (сборник)

Вскоре повадились в гости официальные представители из советского посольства. Несли разнообразные подарки, заботливо расспрашивали о нуждах. От таких визитов Одоевцева превращалась в крутого деспота для окружающих. Ее верный помощник Женя, впадая в глубокую депрессию, ругался со мной по мелочам, и вот у писательницы нагрянула беда – Василий Павлович умер. Она потеряла сознание прямо у телефона. Мы подняли бедняжку и положили в ванную. Облили холодной водой, встряхнули. Открыв глаза, та сорвала парик и зарыдала в него.

Меня разбудили хлопающие ставни. Они, скрипя, мяукали котенком. Им вторил дождь, барабаня об окно. Сон был окончательно нарушен, и я, откинув одеяло, взял рубашку, надел шлепанцы. Повертелся на кухне, поставил закипать пузатый чайник. Мягко тикали настенные часы, хмурое утро еще скрывалось за прозрачными занавесками. Откуда-то из коридора пахло гнильем. Я вооружился терпением, начал рыться по шкафам, коробкам, ящикам, чемоданам. Занятие скучное, но полезное. Среди этого бардака я откапал тюк старого белья, а в нем засунутую растлевающуюся рыбу. Стараясь не дышать, вынес найденное на уличную помойку. Войдя в гостиную, обнаружил лежащие на тарелке сочные яблоки – редкое событие. Рука сама потянулась к ним, но резким жестом опрокинул желанное. Яблоки россыпью попадали вниз и разбежались куда попало. Ползая по полу, собрал почти все, осталось последнее под комодом. Чихая от пыли, начал шарить в глубине. Мои пальцы наткнулись на что-то твердое. Потащив к себе, рассмотрел странный объект, завернутый в платок.

Осторожно развернул содержимое и увидел маленький дамский револьвер с коробкой патронов. Тут я решил посоветоваться о находке с моим сожителем-художником, который уже проснулся и выглядывал из-за перегородки.

– Рыжий, что за штука? Настоящий ствол? Обалдеть! – почти задыхаясь от волнения, спросил он, подошел и взял подержать. Залюбовался тонкой выделкой серебряной ручки. Это был предел мечтаний – настоящее оружие времен Гражданской войны. – Подари, дружок, пистолетик, пожалуйста, – зашептал умоляюще. – Нет? Ну, тогда продай вещицу. Нужен позарез! Есть у меня заначка, триста франков, бери все, буду благодарен, поверь! Но о сделке между нами молчок! Тайна! Понял?

Он еще поклянчил, скуля. Конечно, это стоило больше, и надо бы поторговаться, раз выпал такой случай, но, прижав к груди пушку, сосед уже вышел поспешно из салона за деньгами, которые были мне так нужны в данный момент….

У стульев кафе «Бонапарт» была плохая репутация. Из-под их рваной обивки вечно торчали концы ржавых пружин. Я же рисовал карандашом на куске картона и равнодушно наблюдал за разрастающимся конфликтом между туристом с порванными брюками и нагловатым гарсоном. Здесь всегда что-то происходило. Место проходное – площадь перед церковью Сен-Жермен. Настоящий театр под открытым небом. Музыканты, пожиратели огня и другие уличные артисты меняются за считаные минуты. За моим рисунком подглядывает хрупкая девушка, сидящая через столик. Делает это исподтишка, одним оком. Ее зеленые волосы торчком и цветастое платье в этническом стиле подсказывают принадлежность к хиппи. Похоже, она мне все-таки нравится. «Туристка», – подумал я и робко вступил в разговор с ней. Проблема языка сказалась сразу. Французский давался ей с трудом, но разве это помеха для знакомства? Постепенно выяснилось: она румынка, из глухой карпатской деревни, приехала погостить у подруги. Я отложил свое занятие и предложил показать ей старый Лувр и как садится огненный закат сквозь Триумфальную Арку. Испытанный номер. Действует безотказно и лучшее средство от скуки. Там, в центре двора, находился уютный садик (сейчас пирамида), и если залезть на постамент, то можно пролезть через чугунную ограду вовнутрь и побыть наедине под кронами платанов. Мы так и сделали, и она без лишних уговоров обнялась со мной на скамейке. Кокетство закончилось стеснительным путаным объяснением, что та (имя забыл) еще невинная и цель ее приезда в Париж – повстречать настоящего француза и провести с ним желанную ночь. Девушка виновато отвела мою руку от колена. Аргумент глупый. Я посоветовал ей обратиться в брачные агентства, жалея чуть-чуть о потерянном вечере. Экскурсия закончилась на автобусной остановке у здания Оперы Гарнье. Голубоватый туман стелился по его золотому куполу, прежде чем разорваться пластами. Порывы ветра доносили пряный запах жареного миндаля с Больших бульваров.

Девчонка повернулась ко мне лицом, пожала плавно плечами и молча поцеловала, прежде чем прыгнуть в автобус.

Настроение окончательно испортилось, когда я вошел в свою комнату. Скинутый матрас вызывающе валялся вместе с моими ботинками на раскиданных посередине вещах. Даже почему-то перевернули и табуретку. Глядя на беспорядок, я понял – мне объявили войну. Ранним утром услышал шаркающие шаги по коридору, встревоженно прислушался, в дверь постучали клюшкой, и затем зазвучал надрывный крик старухи:

– Как ты посмел выкинуть мои вещи?! Подлец! Вон из моей квартиры, негодяй!

Не иначе, как старушка обнаружила пропажу протухшей рыбы из шкафа. Этого было мало, и, истерически крича, поэтесса, как что-то плохое, назвала меня «красным агентом», закончив шум угрозой вызвать полицию.

Повернувшись на бок, я обхватил крепко подуш ку и сжал зубы. Оставалось лишь догадываться о последствиях визита. Сон пропал вместе с хладнокровием. Надев брюки и подгоняя себя жаждой реванша, я вышел полуголый в гостиную. Одоевцева мазала ножом масло на хлеб, у буфета нервно слонялся Женя. Увидев меня, они замокли. Подойдя к столу, я, напичканный злостью и обидой, взял фарфоровый чайник и резко запустил его в стену (жест, конечно, непозволительный). Тот со свистом и грохотом разбился об стенку над головой поэтессы. Это была буря в стакане воды, которая произвела эффект взорванной бомбы. Звук удара заставил ее нагнуться, повиснуть на скатерти, посуда вздрогнула и повалилась. Через секунду старуха встала, забыв про клюшку, и легким девичьим шагом направилась к телефону в прихожей – жаловаться Аиде. Собрав в сумку свое барахло, обмотав рисунки жгутом, я покинул пристанище писательницы, поэтессы и иммигрантки Ирины Одоевцевой этим же днем. Идя по улице к мастерской, продумывал разные варианты с жильем, грустно размышляя даже о том, как купить палатку и поселиться под мостом.

Воробьев готовил на плите манную кашу и, выслушав мои злоключения, развесился. Довольный, облизав ложку, он снисходительно сказал:

– Живи, Рыжий, пока здесь. До осени. Но потом найди себе подругу и переезжай к ней.

Лето в этот год было жаркое, крыша накалялась так, что мы задыхались в малюсеньких комнатах мастерской. Рисовать становилось адским мучением, и мы, оба потные, выходили на улицу. Валентин провожал меня до фонтана Сен-Сюльпис, где, раздевшись по пояс, я залезал в нишу. Облившись каскадом свежей воды, быстро спрыгивал на панель. Так делали многие. Особенно старались туристы, да так, чтобы еще и сфотографироваться. В сентябре без эксцессов, как и обещал Воробьеву, я переехал к Сычевым на улицу Университет. Они сдали мне крошечную студию над их квартирой за гроши, что позволило обрести относительное спокойствие.

Прошла зима, и еще одна. Я переходил мост Александра Третьего, как тут увидел Женю – художника с блокнотом бумаги. Тот старательно срисовывал зеленые бронзовые рыбки с фонарного столба. Заметив мое присутствие, бросил занятие и полез по-дружески обниматься:

– Рыжий? Вот это да! Ну что нового, разбойник? – Отмолотив меня вопросами, Женя успокоился. Он все так же был в старом сереньком пальто и заношенном свитере.

Мы, не спеша, пошли в сторону Елисейских Полей, продолжая говорить о трудностях жизни. Выяснилось, что он переехал от Одоевцевой, нашел заброшенный дом где-то за городом, там и ночует.

– Не боишься, если кто-то нагрянет среди сна? – спросил я его.

– Типун тебе на язык, Игорь! Есть у меня крутая игрушка, любого положит! – сказал он и, показав на выпуклую часть верхнего кармана, добавил шепотом: – Сувенир из той квартиры.

– Ну, а старушка как? – поинтересовался я.

– Барыня отлично! Ей повезло. Сказала, что коммунисты вернут на Родину всех дворян с почестями и отдадут им прежние поместья. Полное затмение разума, согласен, Рыжий?

Она тоже согласилась, собрала тряпок на грузовик, а когда за ней приехали важные люди из посольства, то отказались взять барахло, ссылаясь, что у нее все будет в СССР. С собой можно прихватить разве что сумочку. Она стала топать ногами от ярости. Потом вернулась в салон и приказала консулу взять букет засохших пыльных роз – подарок Василия Павловича – и положить их осторожно в машину.

– Поселили ее на Невском проспекте около Го – стиного двора. Игорь, учись! – закончил Женя, ехидно с насмешкой потирая синий от холода нос.

P.S. Попозже он и сам переедет в Ленинград, где тоже получит шикарную мастерскую. Казалось, что все идет к лучшему и тяжелое позади. Женя даже снова начал писать картины и успешно продавать их, но в очередной приступ депрессии напился до чертиков. Далее, совершенно обезумевший, облился керосином и поджег себя спичками. Спасти его не удалось, и милицейские установили причину смерти как самоубийство.

Золотые тротуары Воспоминания об Эдуарде Лимонове

– Художник, да? Из Нью-Йорка? Вот это да! И что вы делаете в Париже, товарищ? Наверное, пишите портреты туристов на Монмартре? – спросил меня хрипловатым голосом пузатый мужчина, стоящий возле калитки церкви, что на рю Дарю.

«Мудак!» – подумал я, глядя поверх золотых куполов с крестами на голубое небо.

– Нет, не угадали, – ответил и постарался потихоньку отойти от любопытного в сторону, а тот привязался, двигаясь за мной по пятам, расспрашивая о деталях заокеанской жизни, слегка намекая, что приверженец свободы и демократии. В доказательство того из-под пиджака виднелась засаленная в пятнах белая майка с флагом США.