Зови меня Лео. Том I

– Всё равно! – упрямлюсь.

– Не будем спорить о том, что еще не произошло. Выслушаем Герхарда, а там обсудим.

– Разреши вопрос, Илио, – нахмуриваюсь я, – чуть нагловатый, правда.

– Разрешаю.

– А какой тебе прок переться с нами?

– Помилуй, уважаемая Лео! Я всего лишь отдаю долг.

– Какой?

– Во-первых, благодарность Дантеро за лечение, во-вторых, за твои старания.

– Да какие там «старания»! Всего-то неделю провозилась с твоими молодцами, если не меньше.

– И даже такая малость, как оказалось, уберегла несколько жизней. Последняя поездка была непростой.

– Да, Чехонте рассказывал…

– Вот видишь.

– Еще вопрос: почему его называют Блудом? Он что, изрядный потаскун?

На этот раз Бун не совладал с эмоциями. Хотя смешок вышел немного зловещим.

– Был, – отвечает он.

– Что значит был?

– До роковой встречи с кузиной, – тоже подавляя смешок, вставляет Дантеро. – Господин Палт Баль был не просто потаскуном, но изувером тем еще. Было время, даже сам князь, уступая давлению общества, хотел привлечь Блуда к ответственности, но… наш герой откупился.

– Никого не забыл, – добавляет Бун. – Осыпал золотом даже распоследних потаскушек, которых превратил в калек.

В моем воображении образ недалекого изверга-садиста сразу сменяется пострадавшим от женского коварства грешником, льющим слезы в темноте и ненавидящим весь мир.

– Это то, о чем я думаю? – Черт, мне и смешно, и жалко его, этого чертового Блуда.

– Не знаю, милая Лео, – говорит Дантеро, – о чем ты думаешь, но всё гораздо хуже.

– Она что, ему хер отрезала? – Моему изумлению нет передела.

– Под корень. Вместе с яичками.

– Боже, какой ужас!..

Бун, откашлявшись, нарочито невозмутимым голосом говорит:

– Теперь моему подопечному – а я обещал его преждевременно почившему батюшке Павлу, моему компаньону и другу, присмотреть за ним, – приходится писать сидя. Прощу прощения, Лео, за столь интимные подробности.

Дантеро сидит какое-то время прямой, как палка, потом не выдерживает и разражается смехом. А мне вот не смешно ни капельки.

– Простите, не сдержался, – говорит он, смахивая выступившую слезу.

– И чего ты ржешь?! – осаживаю его. В дело вступает клятая женская сострадательность. Таковы бабы – готовы жалеть любого. Даже такого ублюдка, каким является Блуд.

– Согласен, – поддерживает вампир. – Стыдись, Дантеро. Это трагедия для любого мужчины. Как представлю себе…

– Всё, всё, не буду. Еще раз извиняюсь. Писать сидя… это пытка похлеще дыбы.

– Что верно, то верно.

И тут уже оба начинают хохотать.

Тем временем мы минуем леса с полями и въезжаем в полосу пустынной местности. Всюду налет темно-серой пыли, убогие бревенчатые постройки, развалины, груды камней и бытовых отходов вдоль извилистой поколоченной дороги, мрачные конники с пиками, похожие на ландскнехтов вояки с аркебузами и мушкетами. Горят костры, вокруг них сидят люди, что-то варится на подвешенных котелках. Замечаю несколько бомбард[1] на возвышениях.

Даже с трущобами Пагорга контраст так силен, что мне прям тоскливо становится.

– Это и есть каменоломни? – спрашиваю.

– Нет, это предместье, – отвечает Бун. – Карьеры в стороне, ниже. А дальше будет усадьба.

– Мрачненько.

Вскоре показывается и хозяйский замок – унылая серая башня с обломанной верхушкой, словно в нее ударила молния. Может, так оно и было, кто знает. С одной стороны к башне беспорядочно цепляются постройки самых разных форм и размеров. С другой – круча. Внизу пенится Паг. Позади замка тесной массой тянутся вниз, к реке, каменные бараки. Из печных труб вьются дымки.

Замок огорожен грубой кованной решеткой, во дворе – запущенные дебри кустов, телеги, карета без колес, треснувшие или закопченные пушки самого разного калибра, украшенные рваньем засохшие деревья и вездесущий мусор.

У ворот – пара сонных стражников. Один, с аркебузой на плече, глядит на подъезжающий рыдван, приложив ладонь козырьком, хотя денек пасмурный, другой сидит, прислонясь к будке и отрешенно ковыряя в зубах тростинкой.

– И это всё – владения одного из самых богатых и влиятельных людей в княжестве? – изумляюсь я.

– Представь себе, – лаконично отвечает Бун.

– Так было всегда?

– До роковой ночи было чуть… э… жизнерадостней. Но изменения не сказать, чтобы большие. Скорее, здесь было оживленнее, что ли.

– Депрессуха. У меня одной чувство, что я вляпываюсь во что-то гадкое?

– Не волнуйся, всё будет хорошо.

Стража едва обращает на нас внимание. Если честно, то мне показалось, что оба слегка не своем уме. Аркебузир бросает: «ага», и продолжает как ни в чем не бывало наблюдать за окрестностями, точно из-за горизонта должны вот-вот показаться полчища печенегов с кривыми саблями наперевес.

Старый дядя с печатью горя на обвислой физиономии, в изрядно поношенной ливрее с засаленным воротником, со свечой в железном подсвечнике, сухо кланяется и молча идет прочь. Бун кивком предлагает следовать за дворецким.

Внутреннее убранство оценить по достоинству вряд ли возможно из-за темени, но предполагаю, что оно мало чем отличается от виденного снаружи. И воняет. Не то падалью, не то тухляком. Откуда-то сверху доносится не то молитва, не то заунывное пение, тренькают струны, прерываемые взрывным хриповатым смехом. Слышится также женский голос, часто недовольный.

Поднимаемся, проходим в библиотеку. Несколько кресел с обтруханной тканью на подлокотниках, массивный стол с письменными принадлежностями, свитками и обтрепанными томами вповалку, чучела животных на стенах, темные портреты в массивных рамах. Отдельно на небольшом круглом столе лежат астрономические инструменты – увесистая подзорная труба, хитрая штука, кажется, именуемая секстантом, золотой диск со стрелочками – астролябия, если не ошибаюсь. За стеклянными дверьми – балкончик.

Вертлявый взъерошенный мужичок в жутко грязном балахоне вскакивает, как чертяка из табакерки, судорожно приглаживает немытые волосы, и, вылупившись на меня так, словно я пугало огородное, шепелявит щербатым ртом:

– Приветствую вас, дорогие гости, приветствую! Прошу садиться, прошу! Вина? Напитков? Вальдор! Ва-альдор! Вот же пень глухой… А, вот и он! Вина гостям и поживее! Поживее, поживее, старый! Прошу, прошу! Признаться, заждался уже. О, где мои манеры? Покорнейше прошу простить! Меня звать Герхард Рейшо, верный слуга его светлости. Надеюсь, вы извините его – он слегка приболел. Позвольте вашу ручку, милостивая госпожа!

Опять ручку. Делать нечего, позволяю. Герхард, забавно шаркая каблуками по пыльному полу, касается протянутой руки. Его сухие горячие губы липнут к тыльной стороне ладони и меня такое ощущение, будто на руку упал паук. Выдергиваю руку, а он выпрямляется, лыбясь во всю свою поганую пасть.