Зови меня Лео. Том I

Баколай тут как тут – ручку подает, прямой, как палка, неприступный. Народу – кошмар просто. Глазеют, приветствуют, посмеиваются, сплетничают. Подтягиваются кареты, вываливаются на всеобщее обозрение сливки общества, сияющие драгоценностями, платьями, перьями, золотом, серебром. Что в наше время, что в неведомое – фиг один, чем больше у тебя денег, тем больше понтов. Мы кланяемся направо и налево, я уже поражаю всех своими белыми ровными зубками. Ха – у вас, дремучих, таких нет! Многие стыдливо прикрываются веерами, шепчутся. Завидуйте молча, мать вашу.

Баколай вручает камердинеру приглашения, вручную подписанные (или искусно подделанные) лично Робашом Дагобертом Пратац-Койтургским, бароном Рур. «А это кто с вами?» «о, это – шут», «шут?», «да, шут», «но…», «не волнуйтесь, он не кусается», «но позвольте…», «уверен, барон оценит его неприличные остроты и ужимки, коим позавидуют самые значимые комедианты». Заминка продолжается, сзади уже слышатся недовольные высказывания в наш адрес, но тут Пегий приходит на выручку. Собственноручно. Простите, но он пердит, звучно, крепко. А после рыгает, громко, раскатисто. Удивительно, но на публику сей смрадный во всех отношениях, поступок, производит буквально неизгладимое отношение. Некоторые чуть не давятся смехом, не забывая обмахиваться веером в надежде отогнать запашок. «Вот видите, – говорит Дантеро, – шутки очень неприличные, даже чересчур».

Всё в порядке, поднимаемся. Баколай остается у входа, как и положено слугам. Сам потом решит, куда деваться, просил за него не беспокоиться. Кокетливо, двумя пальчиками, приподнимаю кончик юбки, чтоб не волочился по лестнице, держу под руку красавчика, который ведет за собой Пегого, глазеющего по сторонам, словно он очутился на луне.

Заходим. Играет легкая ненавязчивая музыка. Куча слуг шмыгает туда-сюда. Встречает нас хозяин – тучный кривоногий коротышка с рыжей редкой бороденкой. Маской Робаш пренебрег. Каждого приветствует, расточает комплименты, красный, как рак. Гипертонией страдает, похоже. Или запорами. Кланяемся ему и мы. К счастью, наши персоны его занимают мало, так как позади нас семенит его окаянное высокопреосвященство дигник Утт в сопровождении целого выводка притворно хихикающих юношей и девушек в легких пастушьих нарядах, с цветами в волосах. Лица всех открыты, может, так вера требует, не знаю. А я-то думаю, кто это кряхтит позади меня. Смотрю, так желавший моей смерти старикашка с тех пор приосунулся. Надо же, захворал, сердешный. Что там Сандра про него говорила? Мочиться больно? Так тебе и надо, ёкарный бабай.

Располагаемся в сторонке, наблюдаем. Пегий уже где-то раздобыл кубок с вином, снял маску, уселся на пол позади нас, привалился спиной к стене, сидит, потягивает и причмокивает от удовольствия.

– Смотри, не нажрись, – исподтишка огрызаюсь на него.

– Не волнуйся, госпожа, – говорит, а вернее шипит он в ответ. – Дурак сыграет свою роль как надо.

– Мне нужно, чтобы дурак сделал дело, а не развлекался.

– Дурак и дело сделает как надо. Сколько раз я пёрну, рыгну, плюну, высморкаюсь, сколько вина выпью, сколько каплунов съем на дело никак не повлияют, поверь.

– Кроме как пердеть и сморкаться, больше ни на что не способен?

– Могу показать…

– Не надо, спасибо!

– Я талантливый.

– Да что ты говоришь?

– Он правду говорит, – шепчет Дантеро, бросая свой конец веревки. – Пегий – уникальный человек.

– Зачем ты его отпустил?

– Пускай действует по-своему усмотрению. Поди не маленький.

– А если смоется?

– Не смоется.

– Что-то не верится мне в его экстраординарные способности, – говорю я, скептически рассматривая нашего взломщика, бесцеремонно почесывающего причинное место.

– Когда увидишь, поверишь.

– Твои слова и богу в уши.

– Отличная поговорка, как раз к месту. Но чу! Вот и князь.

Ох, князь Эгельберт бесподобен, как ни крути. Прямо рок-звезда. Чем-то напоминает Джима нашего Моррисона[2] – такая же сумасшедшинка сквозит во всем облике. Длинные волнистые волосы рассыпаны по плечам, голубые глаза с озорным блеском. Узенькая черная маска. Вместе с дамой, уступающей ему по всем параметрам, впрочем, тоже вполне себе. Поэтому она скрыла внешность за чем-то несуразным, с перьями во все стороны? Чтобы скрыть кислую физиономию? Не потому ли, что Эгельберт, не стесняясь, рассылает всем красоткам воздушные поцелуи? И мне досталось. Вот же кобель, сразу опротивел.

– Это князь Эгельберт с княгиней Алией-Альбертиной, – подсказывает Дантеро.

– А фаворитка где?

– Ты о ком конкретно? Их у него много.

– Которую Сандра упоминала.

– Кажется, имя она не называла. Впрочем, по ходу действия выяснится. А почему это тебя так интересует?

– Да мне вообще-то плевать. Я просто поддерживаю разговор.

– Понимаю, нет таких девушек, которым бы не запал в душу его высочество.

– Я уже поняла, что он редкостный мудак.

– Хм… Даже не буду спрашивать, что это значит.

– Это значит, что он мудак!

– Что-то ты совсем не в духе.

– Прости, меня высший свет утомляет. И пахнет тут так, что голова разболелась.

Правда, от всех духами так и прет. Приторный удушливый запах.

– Выйдем на балкон, проветримся? – предлагает Дантеро. – Всё равно, пока официальная часть, потом, видно, будет обед с речами и прочими скучными вещами, а затем танцы и развлечения. Так что, можем пока уединится, в качестве, так сказать, влюбленной парочки.

– Ладно, пошли.

Наконец-то воздух. Полегчало. Дантеро придвигается, смотрит, а глаза такие влажные, так и поедает меня, негодник.

– Лео… – начинает он.

– Только не начинай, прошу тебя. Не до этого. Давай просто постоим.

– Волнуешься?

– Есть немного.

Он обнимает меня сзади.

– Ты дрожишь, – говорит он.

– Ты тоже, – отвечаю я и расслабляюсь. В его мягких объятьях так хорошо. И вид отсюда на округу шикарный. Обомшелые черепичные крыши домов в Пагорге, замки, башенки, река, вьющаяся меж густо поросших деревьями холмов, горы вдали. По речке плывут разномастные кораблики, в лесах белеют (и чернеют) домики, а за массивом видна охваченная пылью проплешина – вотчина Блуда, язва на теле столь дивного края.

Живописно, ничего не скажешь. Но это сказка, скрывающая гниль.

– Я же не Пегий, чтобы ни о чем не беспокоиться, – говорит Дантеро.

– Если честно, я ему даже немного завидую.

– Всё получится, Лео, обязательно. Должно получиться.

Так мы стоим еще какое-то время. Наслаждаемся.

– Данте!

– Чего, милая?

– Ты тоже думаешь, что Теоду что-то затевает?

– Трудно сказать. Граф человек странный, противоречивый. Может, да, может, нет.

– Давай-ка вернемся, а то пока мы здесь прохлаждаемся, глядишь, они и умыкнут нашу вещицу.

– Согласен.

А в столовой торжественное пиршество, видимо, в самом разгаре. Густые наваристые супы сменяются блюдами с мясом и дичью. Столы битком набиты яствами: хлеб, вино, разнообразные колбасы.

Поднимается Робаш, и, прочистив горло, говорит:

– Друзья, минуточку внимания! Прежде чем продолжить наше застолье, я предлагаю вам особый напиток, придуманный и приготовленный моим добрым другом Кляйвусом ван Туррисом.

Высокий сутулый бледный мужчина лет шестидесяти, в черном одеянии, сильно смахивающем на рясу, с черной академической шапочкой, поднимается и слегка кланяется.