Зови меня Лео. Том I

– С каких это пор, дорогой Робаш, Кляйвус стал виноделом? – небрежно кинув на стол обглоданную куриную (или фазанью, черт его знает) косточку, спрашивает князь.

– Я всегда интересовался виноделием, ваше высочество, – отвечает алхимик.

– Правда, что ли? Хм… Ну давай, Кляйвус, удиви нас.

Робаш хлопает в ладони, входят с десяток слуг с графинами и наполняют всем кубки. Нам тоже досталось. Не знаю, как будет выкручиваться Дантеро со своей маской, но я пить не буду. Ни к чему мутить голову перед делом. Только понюхаю.

Напиток с виду, да и по-запаху тоже – вино, как вино. Но с такой очень специфической ноткой, не могу сказать, какой. То ли специя какая добавлена, то ли химоза. Подумалось даже – а что, если Кляйвус накрошил туда ребису? По щепоти на бочечку. Чтоб вштырило, конкретно так. Он ведь алхимик, эксперименты у этих товарищей в крови.

Гости опрокидывают кубки залпом и принимаются взахлеб нахваливать. Тут и аромат, и нотки сливы, и свежесть только созревшего винограда, и такой тонкий букет, и то и сё. Подхалимы. Вот княгиня ради этого сняла свою маску, но отнеслась к напитку с отчетливым презрением. И пить не стала. Крыса. Знаю я такой тип людей.

Робаш краснеет от удовольствия, Кляйвус непроницаем. Между первой и второй промежуток – и пошла следующая порция.

– Я назвал это вино, дорогие мои друзья, амброзией, – говорит Робаш, торжественно осушая свой золотой кубок с топовым бухлишком. – Как известно, псовы божества пили исключительно некую амброзию, как вы помните.

– Остроумно, – довольно кивая, говорит князь. – Что скажете, ваше преосвященство?

– Богохульство, – шумно всасывая кусочек рыбы с трехзубой вилки, кою держит одна из пташек, отвечает дигник Утт. Другой пастушек тут же вытирает ему губы платочком.

На секунду повисает мертвенная тишина.

– Шутка, кхе, – разряжает обстановку дедок.

Все выдыхают.

– Понимаю, – говорит князь. – Как там сказано у пророка нашего? Вино сотворено на радость нам. Только кем, интересно?

Смешки по рядам.

– Вот теперь вы богохульствуете, ваше высочество, – замечает дигник.

– Жизнь сама по себе – богохульство, вы не находите?

– Жить надо в гармонии с душой. Тогда и не будет тянуть на крамолы.

– Отлично сказано, ваше преосвященство! Как там в писании? «пей в радости сердца вино твое. И благоволит Таб к делам твоим».

– Аминь, ваше высочество!

– Так выпьем!

Слуги послушно наполняют кубки.

– Неплохо, неплохо, – оценивает, покатав во рту винцо, князь. – Не подаришь мне пару-тройку бочонков, а, толстячок?

– Всенепременно, мой господин, всенепременно.

Тут раздается женский писк.

– Что такое, Генриетта? – спрашивает Робаш у девушки, сидящей неподалеку.

– Простите, порезалась, – глядя на чуть окровавленный пальчик, отвечает она. – Хотела кусочек отрезать вот от этой ветчинки…

– Как же так, милая? – притворно вздыхает князь. – Осторожнее надо.

Сосед Генриетты, молодой парень, сидит, потеет и как-то странно смотрит на нее.

– Ты почему, Анри, не присматриваешь за сестрицей? – шутливо грозится ему Робаш.

Анри не реагирует, не сводя жадных глаз с пальчика. Кровь течет на стол – кап, кап, кап…

– Кто это? – тихонько интересуюсь у Дантеро.

– Это детки Робаша.

И тут Анри схватывает ручку сестры и проглатывает палец. Генриетта визжит.

– Отпусти, отпусти! – кричит она. – Что ты делаешь?!

Раздается хруст и… братик откусывает палец сестре. И жадно проглатывает, причем спешно, помогая пропихнуть внутрь пальцем. Точно вкусняшку, которую вот-вот отнимут. Совершенно звериное поведение, глаза обезумевшие напрочь. Генриетта воет не своим голосом, выставив на всеобщее обозрение культю, из который брызжет кровь. Между прочим среднюю. Эдакий кастрированный fuck. Как символично.

Анри, сняв маску, по-свински слизывает кровь со стола. Спятил окончательно, пухлая будка вся в крови и жире.

Народ вскакивает. Дамы падают в обморок, возгласы, причитания, плач, кто-то даже смеется.

Ищу, кто бы это мог быть. Нахожу мужчину с залысинами и проседью в ухоженной бородке. Мужчина в маске орла. Смеется в кулачок.

– А это кто? – показываю глазами на типа в маске орла.

– Граф Теоду собственной персоной.

– Ему, как я посмотрю, весело.

– Как же иначе, – риторически замечает Дантеро. – Что худо Робашу, то добро Теоду, как говорят в народе.

Между тем, совершенно по-идиотски ржущего Анри уводят, схватив под белы ручки. Робаш заламывает руки, топчется около дочери, мешая лекарям, льет слёзы.

– Вот это да! – хлопнув кубком по столу во всеуслышание говорит князь. – Это что за дичь, барон? Тоже часть представления?

– Не знаю, не знаю! – плачет Робаш. – Какое-то помрачение, помрачение!

– Он, случаем, не «пестой» заражен? Может, ему того – голову с плеч? А? Пока не поздно.

– Что вы говорите, мой господин, что вы говорите! Это происки врагов! Ему подсыпали яд в кубок! Точно яд! И я подозреваю, кто это может быть. Я подозреваю! Кляйвус, ну вы-то хоть скажите! Хоть что-нибудь!

Кляйвус, аккуратно вытерев губы салфеткой, говорит:

– Спешу успокоить, это точно не «песта». К сожалению, здоровье юного Анри оставляет желать лучшего. Так что, ничего удивительного здесь нет. Я займусь им, с вашего позволения. Прошу, продолжайте, не стоит прерывать такой замечательный праздник.

Генриетту вместе с голосящей мамашей тоже уводят.

– На кого вы намекаете, барон? – развалившись в кресле, интересуется князь.

– Не буду говорить, я приличный человек.

– Когда Таб хочет покарать, он карает детей! – полным презрения голосом чеканит Теоду.

– Ну, знаете!.. – вскидывается Робаш.

– Так, господа, успокоились! – обнаруживает командирскую жилку князь. – Теоду! Еще слово – и вы пожалеете! Извинитесь немедленно!

Теоду поднимается.

– Ладно, я погорячился, – сухо поклонившись, говорит граф. – Искренне прошу прощения. Признаться, увиденное так впечатлило меня, что я опрометчиво поддался эмоциям. Еще раз, прости меня, старина Робаш.

Барон какое-то время дуется, но, выслушав камердинера, заметно оживляется и благосклонно кивает. Наверное, камердинер доложил, что всё хорошо. Пальца нет, но доченька в порядке. Палец в брюхе сыночка, но он тоже в порядке.