Зови меня перед смертью

Слева громоздились лотки с шелками: красными, зелёными, синими, розовыми, желтыми, расшитыми золотом и серебром. Продавщица, дама в ярком наряде, сразу заметила меня и зазывно подняла отрез тёмно-синей ткани с узором из облаков.

— Для невесты? Или для матери?

— Для сестры, — улыбнулся я.

— О, тогда лучше персиковый шёлк! Или вот этот — цвет луговых цветов!

Я покачал головой.

— Нет, не то.

Оставив торговку разочарованно качать головой, я прошёл дальше.

Рядом находился ряд с фарфором и украшениями. Вытянутые кувшины с тонким горлышком, пиалы, расписанные нежными цветами, нефритовые браслеты и гребни для волос. Всё это сверкало в лучах солнца.

А это интересно.

Я посмотрел на небольшой резной гребень из белого нефрита. На его поверхности был вырезан нежный узор — извивающаяся лоза с крошечными цветами.

— Сколько?

Продавец, пожилой человек в черном ханьфу, улыбнулся, задержав взгляд на моих знаках отличия на доспехах.

— Для господина-демоноборца? Полторы серебряные монеты.

Я приподнял бровь.

— Вот как.

— Но посмотрите на работу, господин! Чистый нефрит, вырезанный лучшим мастером юга. Ваша сестра будет очарована.

Я покрутил гребень в руках. Он действительно был хорош, гладкий и приятный на ощупь, с изящной, тонкой работой.

— Одна серебряная.

Торговец прищурился, но быстро кивнул.

— Согласен.

Я заплатил и убрал гребень в дорожную сумку.

Теперь можно было ехать домой.

И уже собирался повернуть обратно, но взгляд зацепился за прилавки с лакомствами. Я отлично знал, что просто оттягиваю момент появления в усадьбе Тан. Разумом понимал, что это глупо и по-детски, но сердце упрямо не желало идти туда прямо сейчас. Словно до сих пор был не готов.

Я подошёл ближе, к небольшому лотку, откуда тянуло запахом жареного кунжута и топлёного сахара. Пухлый мужчина в коричневом фартуке только что снимал с медного противня круглые лепёшки с золотистой корочкой.

— Молодой господин, попробуете? Это мои хэбан. Только что с огня!

Лепёшки с тягучей начинкой из сахарного сиропа и молотого кунжута. Мы в детстве с Шаокин за них могли серьёзно подраться, при том, что еды хватало. Но…

Я взял одну и слегка надавил пальцами — тесто хрустнуло, а изнутри потянулись тёмные нити сиропа.

— Давайте четыре штуки.

— О, у господина хороший вкус!

Я кинул монету, а он завернул тёплые лепёшки в промасленную бумагу.

Чуть дальше сидела пожилая женщина, аккуратно раскладывающая на подносе танхулу — ярко-красные ягоды боярышника, покрытые прозрачной карамельной глазурью. Солнечный свет отражался в их глянцевых бочках, делая похожими на россыпь рубинов.

— Молодой господин, возьмите — не пожалеете. Говорят, сладкое приносит счастье.

Я невольно усмехнулся:

— Счастье точно не помешает. Давайте вот это и вот это.

Невольно прошёлся взглядом по другим прилавкам: пирожки со сладкими бобами, паровые булочки с заварным кремом, хрустящие полоски теста, обжаренные в меду…

Но я не был голоден. В животе стоял неприятный холод, а сладости, скорее, служили предлогом, чтобы потянуть время.

Как бы ни хотелось, но дальше откладывать нельзя.

Время направляться домой.

Когда я подъехал к воротам, сердце непроизвольно сжалось. Родной дом — это место, куда я стремился, но где меня могло не ждать ничего хорошего.

Усадьба Тан возвышалась за крепкими деревянными воротами с выгравированными узорами — изящные завитки переходили в резные изображения птиц и облаков. Красная краска, хоть и выгоревшая на солнце, всё ещё держалась, а тяжёлая бронзовая фурнитура поблёскивала от частых прикосновений рук.

Я знал, что за воротами начиналась широкая вымощенная камнем дорожка, ведущая к главным зданиям. Вокруг раскинулся сад, полный стройных сосен и плакучих ив, их длинные ветви плавно покачивались на ветру, словно кисти каллиграфа, что выводят изящные иероглифы в воздухе. Где-то дальше журчал ручей — его тёплая, прозрачная вода стекала в небольшой пруд, где среди лотосов плавали золотые карпы.

Я спешился и потянулся, разминая затёкшую спину. Едва ворота распахнулись, тут же ко мне подбежали слуги.

— Молодой господин, вы вернулись!

Они поклонились, а старший из них, седовласый Лян Бо, тут же принял поводья коня.

— Дорога была тяжёлой?

— Так себе, но всё уже позади, — ответил я и почувствовал, как на душе стало чуточку теплее.

Мой дом пах древесиной, рисовой пудрой и сухими травами, что хранили в мешочках у входа, дабы отгонять злых духов. Я вдыхал этот запах с детства, и теперь он казался мне единственной неизменной вещью в жизни.

— Госпожа Шаокин сейчас на уроке каллиграфии, — сообщила одна из служанок.

Я невольно улыбнулся. Значит, сестрёнка в своей стихии.

— А отец? Как он себя чувствует?

Слуги переглянулись, и Лян Бо осторожно ответил:

— Ему немного лучше, молодой господин. Но вам стоит самому на него взглянуть.

Я кивнул, ощущая, как тепло в груди сменяется тревожным холодом. Лучше? Или просто держится?

Пора было узнать.

Глава 2

Я шагал по длинным коридорам, чувствуя, как по мне разливается странное, смешанное чувство. Дом, в котором я вырос, казался таким же, как прежде, но в то же время другим.

Широкие деревянные балки поддерживали крышу, искусно вырезанные узоры украшали карнизы и дверные косяки. На стенах висели свитки с каллиграфией и старинные картины с изображением гор и рек от лучших мастеров Дацзи — всё то, что отец собирал многие годы. Этот дом всегда был наполнен светом. Днём через открытые створки лился солнечный свет, а ночью мерцали фонари из рисовой бумаги, окрашенные в мягкие, золотистые оттенки.

Я провёл рукой по одной из колонн, чувствуя под пальцами гладкость дерева. В детстве мне нравилось прятаться за ними, наблюдать за взрослыми и тайно слушать их разговоры. Мне нравился запах в доме: смесь сандалового дерева, чая и тонкого аромата цветущей сливы, что проникал в окна с внутреннего двора.

Но были и вещи, что мне не были не по нраву. Например, холод, что царил в просторных комнатах зимой. В такие моменты казалось, что нигде не согреться. Или строгий порядок: всё всегда стояло на своих местах, и любое отклонение воспринималось как нарушение гармонии.