Зверь

– Ты с названием ничего не перепутал?
– усомнился я.

– Нет. "Обструкция". Точно.

– Странное название. Что это может быть?

– Не знаю, - пожал плечами Барсуков.

– Мне кажется, что я слышал это название. Это или кофе, или бар где-то в районе Октябрьского рынка.

Это было уже кое-что. Нет, это было даже слишком много. Эта "Острукция" названа не случайно. С ней у этих козлов определенно что-то связано.

– Когда на судне появились Вадим Сунжиков и Наташа Субботина?

– В первый же день сразу после обеда. Я понял, что они из Клуба юных моряков.

– Почему?

– На них была форма.

– И что было потом?

– Сирена Игоревна стала им объяснять, что они должны делать, познакомила со сценарием.

– О чем был этот сценарий?

– О возникновении первой любви. Потом началась репетиция. Девочка оказалась способной и быстро сообразила, что от неё требует режиссер. А вот паренек сильно комплексовал и у него долго ничего не получалось. Режиссер нервничала. Поэтому в первый день почти ничего не снимали. Основные съемки были на второй и третий дни. В третий день съемки затянулись. Уже начало смеркаться и я сказал Окаемовой, что пора возращаться. Она накричала на меня и сказала, что вернемся лишь тогда, когда закончим съемки. Она сильно нервничала. Затем все они спустились в гостевой кубрик. Что они там делали я не знаю. Но примерно через полчаса раздался душераздирающий крик девочки. И мы с Никитой поняли, что там происходит что-то страшное и сильно испугались. Никита сказал: "Кажется, Валера, мы с тобой вляпались в серьезную историю". Еще минут через двадцать амбалы вынесли из кубрика и положили на корме тела девочки и мальчика. Один из них, которого звали Володей, спросил меня: "У тебя есть какой-нибудь приличный груз?" Я вспомнил, что в такелажном ящике лежит старый якорь. Достал его, отрезал от бабины несколько метров троса и отдал этому Володе. Они привязали тела детей к якорю, но сделали это неумело на обыкновенные узлы, а потом сбросили их в воду. Мы с Никитой решили, что нас ждет та же участь. Но, как говорится, пронесло. Окаемова заставила нас сделать в кубрике мокрую уборку. Там было очень много крови. Мы трижды меняли воду. Когда пристали к пирсу, Окаемова нам сказала, что если мы хотим жить, чтобы помалкивали, а лучше куда-нибудь уехали на несколько недель. Мы так и сделали. А когда услышали, что нашли тела детей, то поняли, что нас уже разысквивают. Решили сами прийти в милицию. Вот и все.

– Скажи, на третий день на судне никто больше не появлялся?
– спросил я.

– Точно!
– воскликнул Барсуков.
– Как это я забыл. Был ещё какой-то тип похожий на бомжа, худой и страшный, как

черт.

– Он снимался?

– Не знаю, не видел. Но он вместе со всеми спускался в кубрик.

Ну вот и все, пора было заканчивать. Я записал показания Барсукова. Он прочел их и расписался. После того, как он вышел, в кабинет зашел Говоров и протянул мне протокол допроса Сидорова. Я мельком прочитал его показания. Ничего нового к тому, что уже сказал Барсуков, Сидоров не добавил. Нет, вру. Сидоров видел, как один из парней сделал Кащею (а это был несомненно он) укол в руку. Скорее всего, то был либо наркотик, либо что-нибудь психотропное.

– Ну и что скажите, друзья-однополчане?
– спросил я, обращаясь одновременно к Рокотову и Говорову.

– Нечто подобное я и предполагал, - ответил Владимир.

Ознакомившись с показаниями Барсукова, Говоров спросил:

– "Обструкция" - это не описка, нет?

– Нет. Полковник говорит, что есть такое кафе или бар.

– Оригинальное название. Политический клуб оппозиции - это я ещё понимаю. Но чтобы кафе? Остроумные люди живут у нас. Факт. Кстати, Сергей Иванович, ваша версия относительно режиссера, похоже, приказала долго жить.
– Андрей ехидно улыбнулся.
– Примите мое искреннее соболезнование.

Вот плут! Никакого почтения к начальству. Так и норовит подставить ножку. Молодец! Наш человек!

– Вы, юноша, как всегда, спешите, - проговорил я снисходительно.
– Еще ничего не ясно. И стыдно вам будет смотреть мне в глаза, если я окажусь прав. Очень стыдно.

– Вот за что я уважаю старую гвардию, - демонстративно обратился Андрей к Рокотову.
– Она умирает, но не сдается. Факт.

А на следующий день я взял под руку Светлану, за руку - Верочку и мы отправились в гости к Рокотовым на день рождения Дины. Погода была чудесной. Настроение - великолепным. Навстречу бежали многочисленные сограждане, все сплошь чем-то очень озабоченные. То ли не надеялись благополучно добежать до намеченного пункта, то ли по какой иной причине. И их можно понять - в наше смутное и неустойчивое время ничего нельзя гарантировать. А рядом со мной шла самая красивая, самая удивительная и замечательная женщина на свете - моя жена. И я был страшно горд этим обстоятельством. Хотелось совершить что-нибудь этакое, сумасбродное, несерьезное. Но никак не мог придумать - что именно? И в который уже раз я спросил себя: за что такая прекрасная девушка смогла меня полюбить, старого, дважды женатого, больного, стреляного, обремененного детьми, долгами, заботами и неуравновешенной психикой? Да чего там! За всю жизнь не смог скопить денег, чтобы купить машину. За что же она меня? И как всегда не нашел ответа. Странные они - женщины.

Верочка, выяснив все о местной флоре и фауне, перешла к космосу.

– Пап, а почему солнце такое злючее?
– спросила, повиснув на моей руке.

– С чего ты взяла? Вовсе даже не злючее.

– Нет, злючее, - убежденно проговорила дочь.

– Глаза кусает.

Светлана рассмеялась словам Верочки, сказала:

– Оно просто очень яркое. А на самом деле оно доброе, старается, чтобы тепла и света хватило не только тебе, но всем людям. Понятно?

– Ага.

– Надо говорить - да.

– А папа говорит.

– У папы это вредная привычка, от которой он никак не может избавиться.

Наконец, мы достигли дома Рокотовых. Дверь нам открыла сама виновница торжества. Поцеловала Светлану, Верочку, на мгновение прильнула к моей груди, проговорила, улыбаясь:

– А ты, Сережа, ничуть не изменился.

– Ты смотри, узнала!
– "обрадованно" проговорил я, обращаясь к Светлане.
– А я шел и, грешным делом, боялся - узнает или не узнает? За полгода, Дина, вроде бы трудно измениться.

– Неужели прошло всего полгода?!
– искренне удивилась она.
– А мне показалось, что целая вечность.

Достал из-за спины букет алых роз, преподнес Дине.

– Поздравляю с днем рождения и желаю, чтобы ты всегда оставалась такой же молодой и красивой!

– Спасибо, Сережа!

– Кстати, какие цветы ты любишь?

– Всякие, - уклончиво ответила Дина.

– Но у тебя есть любимые?

– Есть. Ромашки. Но не садовые, а полевые. Они естественнее.

Удивительная она женщина - Дина! Она из тех, кого годы не портят, а делают только краше. Болшеглазая, хрупкая, изящная, будто вырезана из бивня мамонта умелым скульптором. И любимые её цветы ей под стать - неброские, но изящные, лучистые. Я некогда на слышал, чтобы она кричала, возмущалась. Все больше молчит, а если и говорит, то тихо, словно извиняется, что вынуждена нарушить тишину. Сморозишь иногда какую-нибудь глупость. Она ничего не скажет, но так посмотрит, что начинаешь чувствовать себя последним кретином. Ага. И в доме у неё все путем - светло и уютно. Хорошо, наверное, Володе здесь живется. Впрочем, с такой женой и в шалаше будет путево. Она и его преобразит.

– В июле обещаю целую охапку полевых ромашек, - пообещал я и прошел в комнату.

Там я застал великолепный, буквально ломившейся от всевозможных явств стол, чету Красновых и как всегда великолепного Андрея Трайнина с Мариной. Старые испытанные друзья. Сколько мы вместе всякого испытали, сколько нервов попортили мафии, продажным политикам и прочим отморозкам. Иному обывателю даже в кошмарном сне такое не привидится. Кондовые мужики! Их невозможно не купить, не запугать. Они могут погибнуть, как погиб наш общий друг Олег Цветаев. Светлая ему память! Или устать, как устал Миша Краснов. Но никогда не будут плясать под чужую дудку. Ага. Очень правильно сказал вчера Андрюша Говоров: "Гвардия умирает, но не сдается". Очень правильно. Пока есть вот такие вот мужики, остается надежда, что ещё не все кончено, что с Божьей помощью справимся мы и с тем бардаком, творящимся в нашей стране, и со всем остальным. Да и "подрастающее поколение": Дима Беркутов, Сережа Колесов, Андрюша Говоров, Рома Шилов, дает основание так говорить.

– Всем общий и пламенный привет!
– сказал я.

– Сережа! Сколько лет, сколько зим!
– сразу же полез обниматься Миша Краснов.
– Опаздываешь, друг. Мы уже тебя заждались.

Я указал на часы, которые показывали ровно два часа. Сказал назидательно:

– Точность - привилегия королей и генералов от прокуратуры. Это вы любители халявы, прибежали слишком рано.

Ко мне подошел Трайнин, крепко пожал руку.

– Привет, Сережа! А ты ничуть не меняешься.

Я критически осмотрел его ладную, но уже начинающую полнеть фигуру.

– А вот ты, Андрюша, меняешься, и я не совсем уверен, что в лучшую сторону.

– Не говори, - сокрушенно вздохнул Трайнин.
– Меня Маринка уже запилила. Вроде бы и ем немного, и зарядку делаю. Откуда что берется?

– Почаще отрывай эту самую от генеральского кресла, - посоветовал я. Вот тогда будет полный порядок.

– Прошу садиться за стол, - на правах хозяина объявил Рокотов.

Возращались мы за полночь. Веру Дина будить не разрешила. Та спала в обнимку со своей младшей подругой Катей. Мы со Светланой, обнявшись, медленно брели по ночным улицам. От выпитого слегка шумела голова. Во всем теле ощущалось расслабленность, было чувство покоя, нерваны, умиротворенности. Над головой дрожали мохнатые звезды. А мы вместе с родной планетой плыли в безбрежном космосе, совершая очередной виток вокруг светила. Земля привычно крутилась с бешенной по земным меркам скоростью, что-то около 1700 километров в час, демонстрируя, что является уникальным вечным двигателем. Затормози она движение или, не дай Бог, остановись, и все снесет с её поверхности могучим ураганом. Но, удивительное дело, мы совсем не ощущали ни движения, ни скорости. Трудно не согласиться с Говоровым. Слишком все гениально, чтобы было случайным. И сама Солнечная система, и Земля, да и мы сами созданы могучим разумом. А если это так, то он не может допустить, чтобы какие-то "козлы" правили людьми. Иначе теряется всякий смысл. Ага.