Звезда Аделаида - 2

Интересно, а… в дх`оме, в месте, где сразу много-пальцев-х`нарых`хэ, как объяснил ему с явным трудом благородный, но такой уж жутковатый рим-ла-нх`ын-ин Сх`э-ве-ру-у-с-с, непонятно, неясно как-то поводя жуть как ввалившимися глазами, ставшими вдруг словно такими же подслеповатыми, как самого Гарри, с названием, которое точно не выговоришь.Оно даже больше имени страшного упыря, с которым придётся жить под одним навесом. Ой, запутался… Как-то по-иному навес этот там называется, как в х`нарых`хэ обычном, а, вспомнил - крышкой он называется.

… Дак вот, в «дх`оме», что значит «очень большой х`нарых`", отдаст ли прекрасный Сх`э-вэ-ру-у-с-с ничтожному Гарри лопатку, когда он, Гарри, станет свободным человеком для всех остальных рим-ла-нх`ын-ин-нов тоже?И они тоже, и брат этот - мертвяк несожжённый, все поймут, что Гарри такой же, как они. Может, и цвета глаз Тх`ома кого-нибудь увидит, вот было бы здорово! И цвета волос Тх`ома, а то про-х`э-с-сор Сней-пх` таким неласковым стал под конец, только жрачку отдавал, а его брат всё схавывал!

Но Гарри же - свободный человек, а не раб, так говорил много пальцев раз, всё ещё остающийся прекрасным, хоть и худющим, как останки человека несгоревшего потому, как пламя, значит, невысоким было, Сх`э-вэ-ру-у-с-с.

... А это значит, что, в конце концов лопатку он Гарри… отдаст…

Северус отказывался есть, а ведь нужно, чтобы Господин дома поправился, отъелся, набрался бы столь необходимых ему, с его-то истощением, сил и встал на ноги. А затем возглавил бы семейную торжественную трапезу с предварительным славословием Пенатам и Ларам, кои уберегли всех воинов рода Снепусов в этом тяжёлом дальнем походе от ран и даровали им обильные трофеи.

Папенька ничего не рассказал о чародействе сына - бастарда и о том, что... так повлияло на его внешность. Последнее просто потому, что не знал, каким-таким невиданным родом магии был вызван его полёт с огнём в руках. Не рассказал он сего никому из домочадцев, даже принимая по велению законнорожденного сына, доведшего себя, ламии знают, до какового состояния постоянными отказами от и без того малой толики еды, которую каждая трапезничаящая группа солдат и всадников отдавала военачальнику и его сыновьям. Но ел свою порцию только любимый сын Квотриус, Северус же регулярно кому-то отдавал свою порцию. Ну, правда же, не камерному прислужнику?!

... Северус отказывался есть даже ароматную, хорошо прожаренную парную телятину с хлебами - его любимое яство.

... Северус отказывался есть и превосходный навар из телячьей ляжки с овощами - поджаренными на говяжьем жиру морковью, луком и пареной, размягчившейся репой с приправами из ароматно пахнущих лесных, вполне съедобных трав вроде дикого лука* , а ведь он так любил раньше эту еду.

… Северусу было необходимо, как воздух, увидеть Квотриуса и поговорить с ним. Хотя бы услышать его голос…

Господин дома приказывал и даже просил передать брату своему - ослушнику злонамеренному, дабы пришёл он проведать болящего. Но тот, как заперся с самого начала, после злых слов мачехи, которых никто, кроме них двоих не слыхал, в своей опочивальне, так даже камерную рабыню свою прогнал из-под порога с тёплого, мягкого покрывальца, на коем она столь любила спать, завернувшись в него.

... Северус стал отказываться пить даже воду. Он хотел поскорее умереть, ибо незачем ему было жить более - оставила его любовь, звезда путеводная, оплот, стержень его бытия, кровь сердца живого и как-там-ещё называл он жестокосердого брата своего..

Квотриус же так закрылся в опочивальне, что даже и не сходил в термы после похода и не постригся. Он вообще не появлялся вне покоя своего и лишь ночами отчего-то, словно от боли жгучей, стонал усердно и подолгу, зовя по имени брата своего высокородного и Господина. Пищу приносила ему больше не отосланная к рабыням - старухам Карра, озорная и вправу любившая Господина своего, покуда он не заявился в таком страшенном, мертвецком обличии, чей трудовой жизненный путь был завершён, и она только изредка появлалась в доме, прибираясь и возя тряпкой с колодезной водою из лохани, ибо ведро было только одно - у колодца, по полу коридора. Дальше, в Господские опочивальни, её - вороватую наглую пиктку - не пускали.

Карра, хоть она внешне ничем и не провинилась, только зыркнула... эдак, по-женски на своего личного Господина, за это взгляд её и сослал Квотриус прочь с глаз своих. Он даже не сделал её обычной подавательницей кушаний, нужной на случай, ежели Господин вдруг разболеется и не сможет принимать пищу с семьёй. Сего с Квотриусом никогда не бывало, он только уходил из трапезной, когда видел, что у родителей начинается оргия, а он оргий терпеть не мог. Вместо Карры теперь появлялись по приказу Квотриуса кухонные, грязные, прокопчённые рабы и оставляли еду у приоткрытой двери единожды в день - перед сном беспокойным Господина.

Только вечерами, ставшими тёмными, превратившийся в страшилище, словно ламия в истинном обличии - не в образе женщины молодой, прекрасной, бледной, черноволосой, в белой тунике, без паллы, но мертвец живой, Квотриус, забывался недолгим сном. После же до утра доносились его стоны: «Се-ве-ру-у-с-с! Се-ве-ру-у-с-с!»

И лишь на седьмые сутки не выдержал Квотриус и явился пред лик брата своего и Господина и узрел, как слаб тот и истощён до полу-прозрачности, лишь кости выпирают на тунике его, а голые, всё же по ромейскому обычаю, без штанов, ноги, так и вовсе стали совсем тонкими, с узловатыми коленями и непропорционально большими, хоть и узкими, ступнями. И устрашился Квотриус, что умирает северный ветер его, возлюбленный брат и Господин и воскликнул он, обуянный духом Паворуса жестоким:

– Увы мне! Увы всем нам! Отчего ты не желал видеть меня, мой возлюбленый, более жизни моей, брат?! Ведь ещё в шатре походном обнимал ты меня, я же, жестокий, не отвечал на ласку твою и делал вид, что не обращал внимания должного на вынужденное голодание твоё, и холод, коий пробирал тебя до костей. На самом же деле ведал я о страданиях твоих, пока мы спали, обнявшись, в шатре едином и чувствуя, как словно проваливается в ненасытные уста ламии или бездны Аида плоть твоя.

Ибо и плоть твоя усохла и уменьшилась до невозможности. Так ли уж я противен тебе, что ты?..

– Квот-ри-у-с, по-дой-ди…

И Господин дома поцеловал в уста брата своего единокровного, но поцелуй его напоминал воздушное порхание бабочки, так лёгок и бесстрастен он был.

Квотриус же проник языком в рот Северуса и нашёл там горечь и сухость одни, и не было сладости во рту брата. Но Северус, будучи не в силах даже обнять молодого, адски уродливого человека и притянуть его к себе, прошептал на грани слуха, так измождён и бессилен был Северус, заморивший себя голодом и жаждой без такого нужного ему разговора с младшим братом: