Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
– Люб-лю-у… А… ты?
– Больше жизни, и знаешь ты это. Я есть только твой Квотриус, слуга твой. Хочешь, стану рабом твоим? И стану выполнять желание твоё каждое, даже мимолётное сапмое? Только не прогоняй меня от пресветлости твоей, за нелепость лица моего и нестроение тела.
– Я и сам… хорош, как Великий принцепс, Светлейший Дюкс* * , - Северус слабо улыбнулся краешками тонких губ.
– Не хочешь ли оттрапезничать хоть немногим, возлюбленный брат, северный ветер мой? Иначе как же будешь внимать ты оде той, что сочинил я в походе только для нас обоих и записал пером враньего, достойного восхищения птичьего образа твоего, беря чернила словно бы из нижней туники твоей
Квотриус, в свою очередь, улыбнулся и… преобразился в прежнего, замечательного красотою юношу.
– Хочу. Очень хо-чу жить. Взгля-ни на се-бя сей-час…
– О, боги милосердные! Опять мучаете вы влюблённых братьев, порождая мороки и видения ложные! За что сие?
Квотриус пал на колени пред ложем высокорожденного брата и Господина и начал царапать прекрасное лицо своё.
– Не на-до! Про-шу! Дай мне взгля... на те-бя, - послышался голос с ложа.
Молодой человек вскочил, как ужаленный, но лицо его было закрыто руками.
– Семь дней, а сколько перед этим. Всего семь дней взаперти, а сколько перед этим...
– твердил он, не переставая.
А сам же не отрывал от лица рук, словно он боялся взглянуть в «зерцало», наваждение их с братом, разделённое, одно на двоих.
– Не бойся, брат мой возлюбленный пуще радости жизни моей. Любовь преображает тебя, о Квотриус мой.
Северус, казалось, напитывался любовным чувством, переполнявшим сейчас Квотриуса, коим заполнена была опочивальня волшебника из будущего, так неразумно решившего умереть в чуждом ему времени.
Голос Северуса становился сильнее, а взгляд - яснее. Наконец, он медленно, но верно приподнял руку, приглашающе махнув ей, и Квотриус, давно уже с изумлением глядящий в «зерцало» и на Северуса - инициатора преображения сего, прилёг рядом… вновь став безобразным «мертвецом». Либо избыток чувства подвёл Квотриуса, либо сил любить не хватило у больного самой крайней степенью анемии, граничащей с погибелью, Северуса.
Но это не заботило любящих, Северус изо всех сил прижался к Квотриусу, дав ему понять, как тот дорог для него.
– Отчего не приходил ты, когда умирал я, отказываясь от пищи, а в последние дни - даже воды, не видя тебя? Почему так сложилось, о Квотриус мой, оплот разума моего, свеча, освещающая душу мою и..как ты говорил там про сердце?
– «Биение сердца живого», - вот, как говорили мы друг другу, лаская словесами едиными так, что плоть наша бунтовала и вздымалась...
– Да, так оно и было, всем смертям назло. И сие было превосходно. Так, почему же ты не приходил?
– Но ведь это ты, северный ветер мой, к жизни пробуждающийся, сам волею своею отказал мне в праве навестить тебя!
– удивлённо воскликнул Квотриус.
– Я не выходил из опочивальни целыми днями. Меня увидели все домочадцы и несколько рабов, принимавших нас, воителей, с высокородным отцом и военачальником, а тебя внесли в дом и сразу уложили здесь, в твоей опочивальне, призвали врача даже, но всё, что смог сказать сей учёный муж, так это: «Истощение от голода и хлада. Кормите постной пищей и понемногу. Согревайте ложе.» И это всё, поверь!
Глаза Квотриуса влажно заблестели, и он начал снова преображаться.
– Меня не было рядом с тобою столь долго по решению твоему (он сделал ударение на этом слове) из-за моего безобразия, верно. Я же весьма стыжусь своего нового облика перед всеми свободными домочадцами и, представь, даже рабами, хоть они и не люди. Ибо при встрече рабы... так глазели на меняч, что мне соделалывось тошно от взгядов их,
словно бы бестрепетно изучавших меня, хотя рабам и полагается держать пред свободными домочадцами очи долу. Но им, видите ли, было столь любопытно!Высокородная патрицианка Вероника Гонория, бывшая безответною любовию моею много лет, самых прекрасных дней отрочества и юности, нанесла мне последний удар словами злыми и обо мне… теперешнем, и о моей почившей матери.
Проговорила она: «Ушла старая, наверняка, мерзкая обличием ведьма, наколдовавшая красу для себя и выблядка своего, ради прельщения супруга моего на долгие годы. Но нет уж её, закопали в землю, чтобы черви», - Квотриус всхлипнул, - «чтобы черви пожрали плоть её, а пасынок мой - бастард без колдовства матери превратился в сущую нежить престрашную и препротивную взору людей живых.»
Вот её словеса, коими, радуясь несчастью моему, встретила она меня в доме твоём, о Северус возлюбленный мой. Ты же без сознания пребывал и, увидев тебя, о брат мой, серым соделалось лицо женщины злой, ибо почитает она себя мате....
– Я знаю, отчего, да и ты тоже. Так давай не будем о женщине, оказавшейся негодяйкою таковою, что ни мне, ни тебе нелюба она.
– Как же было не сокрыться мне у себя в опочивальне после сих словес? Ведь не нашёлся я, дабы ответить женщине, возведшей поклёп на ни в чём не повинную по отношению к ней матерь мою. Хоть и невзлюбила Нывгэ тебя и задумала дурное, так ведь за то её и наказал её единственный бог Господь - Распятый Раб. И не дело Веронике Гонории вмешиваться в суд богов, даже чужеземных и странных своею единостью в вершениях своих.
Ничем матерь моя не согрешила против Вероники коварной. Она же лелеяла ненависть на груди своей и хранила её долгие годы, когда матерь моя была Госпожой наложницей у высокородного отца нашего. И не виновна покойная Нывгэ в том, что из всего племени уэскге того злополучного , по-настоящему приглянулась она одна будущему отцу моему, и забрал он её с собою и соделал любимицею. Ибо зло хранил он в сердце на Веронику, законную супругу свою, и не просто так отлучил её от ложа супружеского высокородный отец наш, но из-за того, что наследником и Господином дома придётся, верно, оставаться мне. Раз добыл ты и вызволил из плена свободного человека и чародея несмышлёного покуда Гарольдуса. Но сие же временно несмышлён он, не правда ли?
У Северуса от заданного так «по-английски» вопроса неведающего сего Квотриуса, скатилась непрошенная слеза.
Глава 32.
– Мне, одному… до самой смерти, о которой буду молить богов милостивых ежечасно,- продолжал Квотриус.
– Покровители высокорожденного отца нашего подыскали за время похода на х`васынскх` невесту для меня -молодую девицу, хоть и переспелую, двадцати трёх лет от роду из высокого патрицианского дома Сабиниусов. Я же ответил отцу, что жениться по моей воле должен ты, Квотриус, брат мой неразлуч…
– Что?! Сия женщина, коя должна по праву высокого происхождения принадлежать тебе… Ты отдаёшь её мне, недостойному полукровке? Как же такое может быть? Но это же обман недостойный, подлог!
Северус удивился про себя реакции брата на известие о возможной и, видимо, желанной для него женитьбе и погрузился в грусть и печаль, неснимаемые никоим заклинанием, хоть «светлым», хоть из Тёмных Искусств.
Значит, Квотриус полюбит женщину и покинет его, Сева. Зачнёт наследника, а Снейп был уверен, что первенец должен оказаться мальчиком, он не знал, почему, но уверен был. Род Снепиусов продолжится, а Квотриус перестанет, наконец, быть геем. Насовсем. Навсегда перестанет приходить к брату своему старшему, дабы утешить того от занятий лингвистикой с Гарри.