Звездная роль Владика Козьмичева

Первое, что его интересовало, кроме семьи, - есть ли новости из театра? Оказалось, есть. Оттуда звонили и просили связаться с Салминым. Неужели зацепилось?
– подумал он. Назавтра, хотя времени было в обрез, первым делом позвонил Салмину.

– Роман Станиславович, это Козьмичев. Я Вашему завлиту свою пьесу оставлял. Я только из командировки. Мне передали, чтобы я связался с Вами.

– Ты бы еще дольше тянул! Через пару деньков в это же время подъезжай. Сможешь?

– Какой разговор!

В оставшиеся до встречи с Салминым часы ни о чем другом он думать не мог.

– С чего бы это?
– размышлял он.
– Как будто, можно и не тревожиться... Пожалуй, с книжками такого не было... Разве что с первой.

Потом, когда уже добирался до театра, понял, что волнуется он не как автор пьесы, а как артист, которого судьба сначала разлучила с любимым делом, а теперь дает шанс на возвращение к нему.

Глава 24

Оздоровительный бег

Салмина он увидел еще в фойе театра, в компании с другим, не менее знаменитым артистом Леонидовым. Высокий и худощавый Салмин царственно держал руку на плече маленького Леонидова и, растягивая по-московски слова, в чем-то убеждал своего друга. Владику они сразу напомнили Дон Кихота и Санчо Панса.

Никогда не считавший себя застенчивым, имевший к этому моменту приличный опыт общения с различными людьми, занимавшими довольно высокие должности, он вдруг ощутил волнение. В голове промелькнуло - ничего себе, целых два народных арти-ста! Подошел.

– Здравствуйте, Роман Станиславович! Здравствуйте, Анатолий Федорович! Изви-ните, что помешал. Я и есть автор пьесы "Воленс-ноленс, или театральные страсти"

– Да, да, да! Если я правильно помню, ты Козьмичев.
– Размашисто поздоровался Салмин.
– Мы как раз по поводу твоей пьески обмениваемся. Я ему кое-какие места из нее почитал. Ты, Толя, ему скажи.

– Простите, не знаю Вас по имени...

– Владлен Константинович.

– А знаете, уважаемый Владлен Константинович, весело Вы написали!

– Да что это мы в фойе? Давайте ко мне. Ты, Толя, сможешь?

– Конечно! Правда, мне скоро на "Мосфильм", но на полчаса могу.

В кабинете первым вопросом Салмина было.

– Козьмичев, откуда у тебя такое ощущение сцены? Знаешь, у Островского есть такое понятие "сценичность"? А я так понял, что это твой первый театральный опус.

– Опус первый, но опыт помог...

– Какой опыт?

– Сценический... Я ведь недоучившийся и не доигравший свое на сцене.

– Интересно... Ну-ка, поподробнее.

– Три курса Театрального, вылет. Три года в Сибири...
– Он не хотел подробно-стей.

– Три года Сибири?! Ты что там делал?

– Как что? В театре работал! А Вы что подумали?

– Ладно! Где учился? Почему вылетел - пропускаем.

– В Щуке. Потом три года матросил. На Тихом. Вернулся в Москву. Закончил Ли-тинститут. Сейчас в "Социалистическом труженике". Спецкор. Вышло две книги. Вторая совсем недавно.

Салмин слушал его, что-то рисуя на листке, потом задумчиво произнес.

– Значит, судьба твоя такая. Победила в тебе рациональность. Она актерской при-роде не свойственна.

– То-то я мучаюсь, - вступил Леонидов, - где, думаю, я его фамилию встречал?

– Как - "где"? Да в "Литературном мире", - подсказал Салмин.
– Недавно там подборку его рассказов опубликовали. Потому и пьеса меня заинтересовала. Я ведь его книг не читал. Оттуда и узнал, кто он такой.

– Нет, - отреагировал Леонидов, - Я этот номер еще не читал.
– И вдруг хлопнул себя по лбу.
– Вспомнил! Я твой рассказ "Воспитание по деду Трофиму" читал. Душев-ный и добрый. Я даже подумал, не набросок ли это к будущему сценарию. Уж очень он образный.

– Анатолий Федорович, Вы не шутите?

– А я не на сцене. Я серьезно. Переделаешь в пьесу - считай, деда Трофима есть, кому играть. Вот, при Главном обещаю. Ты только не тяни. Ладно, мужики, мне бежать надо.

Они остались вдвоем. Салмин взял со стола папку, в которой он оставлял в театре пьесу.

– Вот, Козьмичев, какие у нас дела. Пьеса мне твоя понравилась. Она абсолютно актуальна. Нашей театральной публике давно встряска нужна. Я, честно говоря, в этом твоем Чуждине временами себя узнавал. Правда, я не Воленс-ноленс. Но...

– Кстати, настоящий Воленс-ноленс сейчас уже Главный режиссер того самого те-атра. Это он меня к написанию пьесы подтолкнул. А я у него в благодарность прозвище украл. До сих пор переживаю.

Салмин сидел и курил. Потом решительным жестом загасил сигарету.

– Но это не все... Слушай, ты коньячка не против? Ты не бойся, я тебя спаивать не буду. Так, по рюмке. Для бодрости.

Они действительно выпили только по рюмке.

– Теперь вот что. Если откровенно, то твоя пьеса не что иное, как карикатура на театр. Как бы это помягче - пародия на него. Добрая и талантливо сделанная. Чувствуется теплое и даже трогательное отношение к театру. Это дорогого стоит. Но в таком виде, ка-кой она имеет сейчас, репертуарная комиссия ее не пропустит. И имя мое здесь бессиль-но. Поэтому я предлагаю чересчур острые, на взгляд патрициев из Минкульта - цензо-ров, углы смягчить. Не изъять. Сделать их более комедийными. На рукописи мои сооб-ражения и не только по этому поводу. Если ты согласен, я обещаю включить пьесу в ре-пертуар. Поверь мне, дело того стоит. А роль Чуждина мы Леонидову отдадим. Иди, ра-ботай! Мне уже некогда. На все про все тебе месяц. Иначе не успеем. До встречи!

Весь этот заключительный монолог Владик слушал, пребывая в каком-то оцепене-нии. Он и представить не мог, что его первая пьеса может понравиться самому Салмину! Ясно стало одно - предстоит бессонный месяц.

Лена, выслушав рассказ о знакомстве с Салминым и Леонидовым, не сразу пове-рила в его реальность.

– Козьмичев, ты счастливчик и везунчик! Чтобы с первого раза взять и очаровать Салмина?! Невероятно! Я с тобой! Чем могу, помогу.

В течение месяца он так интенсивно работал, что действительно забыл, как люди отдыхают. Спал по три-четыре часа. Надо было хоть как-то поддерживать себя физиче-ски. Именно тогда ему пришло в голову делать зарядку и бегать. Несмотря на то, что бег он любил еще в школе, со временем это прошло. Сказал о своей идее Лене и получил полное одобрение. Не откладывая, они купили тренировочный костюм. Но кроссовок не нашли. Помог школьный физкультурник. Лена обратилась к нему за помощью, и тот, пользуясь своими связями в спортивном мире, достал им две пары настоящих и безумно дорогих адидасовских кроссовок. И еще посоветовал купить шагомер, для контроля рас-стояния пробежки. Лена сначала решила поддержать его энтузиазм, а потом передумала. Но он не отступил. Свою беговую карьеру начал с пробежки по школьному стадиону. Ле-на и Павлик ограничились ролью зрителей. Сил хватило лишь на три круга. Постепенно организм начал вспоминать о своих возможностях, и однажды Владик вдруг осознал, что бег начал доставлять удовольствие. На тренировку отправлялся рано утром. Прибегал. Принимал душ. Завтракал. И если не надо было в редакцию, садился за стол. Свежести хватало на весь долгий день. Помогало и то, что этот месяц обошелся без командировок. К назначенному сроку пьеса была доработана. Нельзя сказать, что он согласился со всеми замечаниями знаменитого режиссера, но многие из них учел. Лене в итоге показалось, что пьеса стала лучше. Назвал он ее не изменил - "Воленс-ноленс, или театральные стра-сти". Теперь можно было звонить Салмину.

– Это Козьмичев Вас беспокоит. Готов вновь предстать перед Вами.

– Слушай, я сейчас не могу. Мы к гастролям во Францию готовимся. Ты отдай ру-копись завлиту. Он мне ее передаст. Вернемся - жди звонка.

Прошел месяц, два, три... Владик уезжал из Москвы, возвращался. Увы, звонка из театра не было! Решил позвонить Салмину сам. Тот искренне удивился.

– А я думаю, чего это Козьмичев не звонит? Но ты не волнуйся. Я не забыл. Будем работать.

Началось это "будем работать" с читки перед Художественным советом театра. Честно говоря, без волнения и критики не обошлось. Но общее мнение было единодуш-ным - "принимаем, но надо доработать". Дорабатывать пришлось ночами. Другой воз-можности просто не находилось. Салмин посмотрел на сделанное, удовлетворенно хмык-нул и назначил второе чтение. На этот раз перед труппой. Неужели все, радостно подумал Владик. Ай да молодец!