Историческая проза

Но к делу. Итак, курьер вошел в Малый дворец, а там, как обычно, повернул направо, в кордегардию. Однако дежурный офицер, майор, как только увидел его, сразу вскочил и поспешно сказал: — Э, нет, нет! Давай сразу наверх. Он очень ждет. — Кто? — спросил ротмистр. — Ну, кто еще! — строго сказал дежурный. Ротмистр только покачал головой, да тут разве поспоришь. И он пошел дальше, наверх. По долгу службы ему часто приходилось бывать в этом дворце, однако наверх его еще никогда не приглашали. Даже…

На перекрестках еще надолобы [3] не сняты. Надо караульных будить. Правда, как добудятся, скажут, что по государеву делу, караульные сразу отодвигают длинные козлы. Да и время. Утро наступает. Верно и городские ворота уж открыли. Подошли. Нет, и ворота заперты. Караульный прикорнул на лавочке, спит. Еле глаза продрал, как его стрелец за ворот стал трясти. — Что за люди? — спросил было со сна. А как разглядел, что люди государевы, и разговаривать не стал, вытащил ключ из-за пояса, отомкнул…

Накинув жакет с янтарной брошкой, подарком отца к окончанию седьмого класса, она вышла в гостиную. Журавлевы занимали пятикомнатный апартамент, как выразился главный врач, в санатории МГБ СССР, бывшей лучшей гостинице города, «Ореанда». У санатория был собственный закрытый пляж, в подвале устроили плавательный бассейн: – Саша все равно каждое утро ходит на море… – Маша поежилась, – он говорит, что бассейн для него маленький… – приятель купался в любую погоду и заплывал далеко за буйки. Узнав о…

25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 Билл Китсон Дом на мысе Полумесяц Книга первая. Братья и сестры Перевод с английского Юлии Змеевой Дизайн обложки и иллюстрация Натальи Кривоносовой Издатель Евгения Рыкалова Руководитель редакции Юлия Чегодайкина Ведущий редактор Анна Устинова Литературный редактор Оксана Василиади Корректоры Екатерина Назарова, Наталья Витько …

– Ишь у вас порядки какие завелись! – У нас порядки этакие издавна ведутся. Аль не знаешь, неведомо тебе это? – Не все, парень, ведомо. Сидорка оглянулся и понизил, говоря далее, голос: – Не обо всем и говорить-то можно. Ино и помолчать надо. – Уж не потому ли вас там, на барском дворе, и дубасит Салтычиха, что вы все много помалкиваете? – Смела больно! На вострый сук и вострый топор. Ты поди да поговори с ней, тогда и посмеивайся. – Смеяться нечего, а, чай, на всяко дело свой суд есть.…

«Эге-ге-е», – хитроумно подумал купец, подмигнул божнице с горящею лампадою, да из молельни вон. И голова у него в огне, метался до самого утра. И тысячи соблазнов раздирали его сердце. «Здравствуй, батюшка, светлый царь Петр Федорович! А дозвольте вашему величеству счетик предъявить, должок маленький имеется на вас…» «Господи, вразуми меня, как пред государем речь держать… Скуден я разумом своим, а только клятву тебе приношу, господи: ежели поверстаю долг, тебе свечку превеликую, попу ризу,…

— Шаба-аш! — грозно крикнул Одоевский. — Не люди — собаки: вас корми калачом, так вы в спину кирпичом. Обожрались боярской милости, нет в вас стыда! — Князюшка, соколок! — с причитанием крикнул сухой, изможденный пахарь. — Разворошили мы матушку-землю, посохнет теперь, не дождется! Твоей-то пашни ведь во-она сколь, а моей маленько осталось. Я ныне бы в ночь и посеял! — Он кинулся к стремени поцеловать сапог княжича. Одоевский махнул плетью. Мужик отскочил, кособочась, зажав рукой шею… — Вот…

Город Екатеринодар, это ты?! Ему о многом написали еще до войны, но нынче, когда Бурсак неспешно, с одинокой тайной в душе, пересекал исторические кварталы, глаза искали в иную минуту то, что закрепилось в памяти как вечное украшение и бытие, исчезновению чего он не хотел верить. Да нет же, это правда! — убеждался он теперь. Это истинная правда! — нету на Соборной площади белого Александро-Невского храма, вокруг которого обвозил молодых в каком-то несуществовавшем 1913 году лихач Терешка. Сбылось…

Мы жили в узком, загромождённом домами переулке и целые дни просиживали у порога. Урсула чистила овощи, или стирала, или чинила отцовские рубашки, а я играл цветными стеклышками, которые отец приносил с фабрики. В полдень Урсула ставила на порог глиняную миску с дымящейся похлебкой, и мы ели вкусные варёные бобы. От домов падали густые, прохладные тени, и тряпье, развешанное на верёвках поперек улицы, долго не просыхало. Когда я подрос, я стал бегать по улицам, драться с соседними ребятишками и…

Я был вежливый мальчик, первым здоровался со всеми, но Сегеди избегал, пока не стал его учеником. Я боялся его – он напоминал надгробие из черного камня. Но пришло время, и с замиранием сердца я постучал в двери его жилища. – Пожалуйте, – послышалось в ответ. Я вошел нерешительно и, сжавшись, замер у порога. Сегеди поднялся из-за письменного стола и, улыбаясь, подошел ко мне. – Садитесь, прошу вас. Я должен просить извинения, чтобы покинуть вас ненадолго. – Он протянул руку к незаконченной фигурке…

И свет этот, сперва едва мерцавший в лесной украине на вершине Маковца, свет этот стал виден уже и от инуду, и нынче вот по оснеженным кое-где дорогам поздней нынешней весны привели к нему уже из Тверской земли, с Волги, безумного великого боярина знатного старинного рода Лозыниных, который болел давно и долго, убегал в леса, грыз по-медвежьи путы свои и руки неосторожных холопов, что ловили, имали и приводили домой раз за разом неукротимого господина своего, и тут, напоследях, порвавшего цепь, уже…

– Все зафиксировано в журнале, товарищ. Дзнеладзе, и брось трепаться! – Порядок есть порядок, Джакели! Придется обо всем доложить Чхартишвили! – Пожалуйста! Но раньше я ему доложу такое, что ты, милый мой, очутишься на гауптвахте! – Ты о чем? – насторожился Дзнеладзе. – Ну-ка, вспомни, отчего вдруг дизентерия свалила тебя и твоих орлов? А? Не пахло ли там зелеными мандаринами из сада Али Хорава? – Кто… Кто тебе… сказал? – запнулся Дзнеладзе. – Петров, мандариновая жертва. Погляди на него, еле…

Сидя в раздвинутых дверях товарного вагона, свесив на волю тонкие в австрийских голубых обмотках ноги, Дибич глядел на землю, проплывавшую мимо него в ленивой смене распаханных полос, чёрных деревенек, крутых откосов железнодорожного полотна с телеграфными полинялыми столбушками на подпорках и малиновками, заливавшимися в одиночку на обвислых проводах. Это была его двадцать восьмая весна, и она радовала его. Он умилялся до такой степени, что щекотало в горле, когда из-за косогора вдруг вытекала окаченная…

– И вино и мясо у меня есть, но, к сожалению, я ничего не могу вам подать. – Это почему же? – удивился Сун Цзян. – А потому, – отвечал хозяин, – что тот, кто сейчас с вами дрался, прислал человека сказать, что если я подам вам хоть что-нибудь, то он вдребезги разнесет мой кабачок. Я не смею нарушить его приказ. Да кто же посмеет ослушаться его, когда он в Цзеянчжэне ведет себя как хозяин. – Ну, раз такое дело, – сказал Сун Цзян, – так нам лучше уйти отсюда. Этот парень, конечно, придет скандалить…

И дружное «Аминь!» перекатывалось как гром. Затем, хорошенько наговорившись обо всем, родичи принимались петь хором псалмы и хоралы. За едой и питьем, за веселыми разговорами не замечали времени. И, когда веселье достигало высшей точки, переходили к простым песням, в которых мелодия была общая, а слова разные для каждой группы хора. Иоганн-Амвросий начинал: Как подойдет святой Матвей, Листва осыплется с ветвей, В полях задует ветер лют: Остерегайся, бедный люд! А в другом углу раздавалось…

В кармане у него было совсем немного денег, а в номере пансиона неподалеку от Рамблас – несколько книг, секстант и диплом первого помощника, на который Главное управление торгового флота наложило запрет сроком на два года, и случилось это четыре месяца назад, после того как сухогруз «Исла Негра» водоизмещением сорок тысяч тонн сел на мель в Индийском океане в 4 часа 20 минут, то есть тогда, когда вахту нес Кой. Кою нравились аукционы, на которых продавались предметы, связанные с морем, хотя он и…

Приказ составлялся, впрочем, не одним только старшим адъютантом: всем другим тоже хотелось вставить в него свое словечко; но когда он был принесен на подпись адмиралу, тот его не только решительно отверг, но даже как будто рассердился; по крайней мере усиленно зачмыхал носом и даже покраснел. — Совсем не то-с!.. Совершенно не так-с! — отодвинул он от себя красивым почерком написанную бумагу. — Нужно и не о том и… и совсем иначе-с!.. Ну, где у вас тут матросы?.. И как ни казалась ему всякая вообще…

Когда слуги прибежали на площадь, где проходил турнир, они увидели своего господина, графа Годфруа Анжуйского, уже на лошади. Он надел свой шлем, как обычно украшенный пышным букетом дрока, нарочно выращиваемого в оранжерее, и изготовился к бою. Вряд ли стоило отвлекать это сейчас; даже столь важным сообщением, и они решили чуточку обождать. Годфруа был сегодня в прекрасном расположении духа и без особого труда справился со своим соперником, трижды выбив из его нетвердой руки меч. Когда граф де Пуату…

История находки этих свитков в нашем с Вами собственном веке тоже весьма загадочна... В стороне от опиумной тропы, пронизывающей горы Тавра, по дуновению северо-западных ветров и со времен праведных халифов известной под названием Нить Гурии, расположено узкое ущелье, над которым при благоприятной погоде можно различить развалины древнего замка. Утром или в полдень, а также в любой час пасмурного дня путник-чужеземец пройдет мимо осыпающихся каменных груд, несомненно приняв их за изъеденные…

Жизнь продолжалась, несмотря на приближающийся конец света. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПУТЬ В ИЕРУСАЛИМ Пусть идущие в Святую Землю не медлят... Так хочет Бог! Из речи папы Урбана II на Клермонском Соборе 1095 года Глава I ВСЕ ДОРОГИ В РАЙ ВЕДУТ ИЗ КЛЮНИ Здесь, сенаторы, в этом почтенном месте, есть люди, мечтающие о нашей смерти, о гибели этого города, и даже о гибели вселенной. Марк Туллий Цицерон 1 Рим притягивал во все времена. Красотой дворцов, величием памятников,…