Проза

И если бы некий наблюдательный интеллектуал сформулировал бы, хотя бы вот так, ей ее же — она не поймет: о чем это ты? — пожмет плечами. Она не знает механизмов опыта! Как она входит к больному!., никаким самообладанием не совершишь над собой такой перемены! она — просто меняется, и все. Ничего, кроме легкости и ровности, — ни восьмидесяти лет, ни молодого красавца мужа, ни тысяч сопливых, синих, потных, жалких, дышащих в лицо больных — никакого опыта, ни профессионального, ни личного, ни тени налета…

Мелькает. Вот попробуй запомни: что там за окном?.. Этот лужок, проселок, перелесок — ведь неповторимы же, а? Ведь можно любить их больше жизни… Они могут родиной быть! Ан нет, — сколько себя ни заставляй — пронеслось, исчезло… Любил ли он? любили ли его? можно ли было не менять жизнь или ее следовало менять еще раньше и еще круче? да и менял ли он ее или она менялась? выбрал ли он хоть что-либо или только его выбирали? и не кажется ли ему, что раньше он жил и чувствовал как-нибудь иначе? Монахов…

Иногда при виде бабок Светка представляет, что лиловая старуха выгуливает остальных, словно собачек. А если какая-то начнёт артачиться и не захочет гулять, то и поводок может надеть. Странные мысли приходят в голову, пока бежишь по грунтовой дорожке, усыпанной осенними листьями или покрытой плотно утоптанным, хрустящим снегом. Бабульки, завершающие променад, остались позади. Уверенно пробежал мимо военный со своим псом. Полдистанции пройдено. Навстречу лёгкой побежкой трусит девчонка с белой…

И чем более жирной она становится, выпивая жизнь из всех окрестностей, высасывая из страны всю нефть, все деньги и всю энергию, чем больше пухнет этот гнойник, куда оттекают все мерзавцы, — тем отчетливей теряет она свой облик, ибо гнойнику архитектурный стиль не положен. Наши скверы с их лавочками, о доски которых вечно открывали пиво, наши дворы со старухами и колясками, наш Арбат, наши хрущевки, наши Солянка и Варварка исчезают, застраиваемые плотно — ножа не всунешь — и бездарно. Московская недвижимость…

При этом у него и армия мало способна к затяжным и серьезным боевым действиям, и Кавказ отваливается, и вообще бардак по всем фронтам, и разложение идет полным ходом, потому что все органы мистера Вальдемара разъедены коррупцией. Но он спит, весь такой хорошенький, и окружающий мир даже начинает думать, что, может быть, он теперь вечно будет так спать? Ведь ему даже пищи не нужно — он сыт гипнотическими сеансами, которые периодически устраивает главный месмеризатор. Четыре часа подряд общения с народом.…

Ушел доктор Винаров, муж девочки с летучей прической, и, честно говоря, больше мы с ним никогда не встречались, хотя с того визита еще целая жизнь пробежала, а может, и не одна. Болезнь оказалась просто самым первым сигналом машины времени, и пока я отлеживалась, поневоле прокручивала все те давние-давние воспоминания — в ярких красках и запахах незамутненного раннего детства. Совсем не помню лица, вообще облика доктора Равенского, хотя фамилия звучала в доме часто, почему-то с интонациями слегка…

Конечно, оба они были весьма честолюбивы в том, что касалось незаконопослушности, и это породило конфликт в их отношениях. Билли и Салли стали спорить, кто из них делает больше денег, кто быстрее бегает в темноте, и чья профессия требует большего мастерства. Вскоре они стали рисковать по глупости, тащить домой больше, чем могли унести, и всячески искать проблем на свои задницы. Ни Салли, ни Билли не были высокоморальны. После того, как мэр Светлагера сказал в своей очередной речи, что все виды…

Примерно на середине улицы я наугад останавливаюсь перед входом в одну из многоэтажек. Даже если я ошиблась, мне все равно подскажут, где искать: напротив, поблизости или ниже по улице. Я в одиночку прошла тысячи километров через воюющую Европу, а теперь потерялась на маленьком клочке земли и не могу отличить один балкон от другого. Будь я в лесах Германии, Польши или Украины, я бы знала, как найти логово волков, дуплистое дерево или валун у извилины ручья. А здесь все не просто, и я долго не могу…

На следующий день доктор Розенталь прочел ему письмо, которое хотел послать товарищам из кибуца «Шорашим». Им следует чаще посещать Нафтали, чтобы доказать ему, что он не одинок. «Мы используем современные методы лечения, господин Онгейм, — добавлял врач. — Больной у нас должен быть уверен в своей безопасности». Но Нафтали порвал письмо на мелкие клочки и сложил их в пепельницу, улыбаясь редкой для него улыбкой прорицателя. Затем сказал, медленно цедя каждое слово: — Господин доктор, что я — сумасшедший…

И все-таки. Хотя автору предисловия положено бы спрятать в карман критические соображения и только помахивать надушенным напутственно-комплементарным платочком, я вынужден констатировать, что полностью вырваться из завораживающего плена «конецкости» Антону Санченко не удалось. Ну и что? Его вещи берут за душу «конецкой» — и «санченковской» одновременно — искренностью и непринужденностью, тонким, интеллигентным остроумием, богатством культурных ассоциаций, обаянием завлекательного «баяния».…

Это зрелище потрясло Фредерику: у нее было такое чувство, словно сердце ее разбилось о камни развалин. Каких-нибудь десять лет назад, да и того нет, она жила со своим мужем в Тюильрийском дворце; теперь она случайно поселилась как раз напротив его развалин, и в этой прискорбной случайности ей чудилось что-то зловещее. В Тюильри они гостили весною 1864 года. Спустя три месяца после свадьбы графиня Цара, счастливая тем, что она — молодая жена и наследная принцесса, отправилась в путешествие по дружественным…

— И создавать плохую литературу. Согласен, — парировал старик, приняв обманчиво примирительный вид, который снискал ему в университете славу циника, и переживая по поводу близящегося конкурса на должность в аспирантуре, где Бернон должен был сразиться с Лорелом. — По улицам города носятся тысячи необузданных бамперов, которые докажут вам, на что способно хорошее существительное. Полемика об этой пресловутой фразе распространилась по всему университету, и студенты даже провели дебаты…

Тронулись в путь на полчаса позднее намеченного срока, потому что королева, узнав о предполагающейся поездке, объявила, что желает ехать тоже. И немалого труда стоило объяснить ей, что нет решительно никакого резона выкатывать и готовить карету ради того, чтобы прокатиться в белень [3] , где устроили загон для слона. А верхом, госпожа моя, вы наверняка ехать не захотите, сказал король решительно, всем тоном своим и видом отметая возможные возражения. Королева как должное приняла прикровенный запрет…

А разве не мило было бы обмениваться визитами с графиней в эти томительно долгие вечера? Однажды супруги Хойзлер были приглашены в замок — лесная контора графини судилась с общиной из-за луга, и Густав защищал господ в этом процессе. Во время посещения Ружена кое-что намотала себе на ус. Она пригласила графиню с ответным визитом; но та, к величайшему своему сожалению, должна была в тот день уехать в Прагу и вместо себя послала компаньонку. От этого уважение Ружены к графине еще более возросло.…

Анджей с Ольгой приходят, когда мы допиваем вторую кружку — это здесь вторую, а какую вообще в эту ночь? пятую? а может, шестую? Мы уже наверху, убежали из этого столпотворения. Слышно отсюда немного, но зато можно дышать. И есть бар. «Привет, Ольга!» — кричу я и обнимаю ее, потому что, наквасившись, становлюсь сентиментален и любвеобилен. «Привет, привет, — говорит она. — Послушайте, скажите мне, а то я пару часов была в дороге, знает кто-нибудь, как Папа?» Михал отвечает: «Не знаю, я его сегодня…

Тем, кто кричит о гомофобии, правда глаза колет. Колет она глаза и мне. И я болен. Некоторые говорят, что от гомосексуализма до педофилии один шаг. Мне так не кажется. Я на мальчиков не смотрю. Меня мальчики не интересуют. Мне нравятся зрелые мужчины, смуглые, высокие, сильные. Их ищу я, они мне нужны. И это небольшая часть правды, для начала. Я понимаю, что для некоторых эта правда слишком ужасна. Священник говорит с алтаря о торсах, бицепсах, ляжках. А почему он должен молчать?…

Женщина сидела перед ним, седая, старая, с кольцами на старых, сухих пальцах. Страшно. Как будто ты уже умер. Тебя нет. — Спасибо, — сказал незнакомой женщине. — Теперь ты знаешь, — сказала она. Он встал и вышел, тихо, так как кружилась голова и он боялся резких движений. Остановился в коридоре, совершенно чужом, незнакомом, включил свет. Разглядывал старые обои. Разглядывал себя в зеркале. В коридор вошел мужчина и спросил: — Ваня, ты умылся? Мальчик погасил свет и пошел в ванную…

Вспоминаю островок дымно-сиреневой травы, название которой произошло от существительного «дух»: душечка, душица, душистая душа родины. А вот другие ласковые имена: лебидка, материнка, душинка, ладанка. Рядом с лиловым островком журчит родник Винный, пузырчато-чистый, как легкий виноградный напиток. Говорят, что не один странный человек опился родниковой воды. Хлебнешь пригоршню — еще хочется, приложишься опять — жажда не уходит. Верхнемазинцы то знают колдовскую власть родникового питья, а те,…

Он попытался дышать медленнее, рассчитывая таким образом выключить сознание – и у него получилось. Человек начал проваливаться в гремящую тьму. Глава 3 Автомобиль натужно выл изношенным двигателем и звякал промороженными железками на ухабах, острые снежинки косо летели в желтоватом свете, ветер нес по черному дорожному покрытию снежную пыль. Он не помнил, сколько часов или сколько километров уже едет через заваленную снегом тьму, без признаков человека и поэтому рефлекторно притормозил,…

Интереснее всего было бы по вечерам. По вечерам вокзалы зажигаются, как лампы, и оживают, словно зомби после непродолжительной смерти. И дети, что спят в подземных переходах, и женщины, что торгуют цветами, и менты, что страдают в такую жару, словно псы, и карманники с дырявыми карманами — все они, попав под тяжелый свет станционных прожекторов, следовали бы за размеренным железнодорожным механизмом, вливаясь в его слаженный хор. И вместе с ними двигались бы тысячи измученных дорогой изгнанников,…