Юмористическая проза

Говорит Америка - Hello, hullo, ladie and gentlemen, mi ter and i ter ! We are glad to … Тьху, черт! Скоро совсем уже по-буржуйски мыслить и вещать начну такими темпами ! Гхм, простите, уважаемые телезрителя, телезрителянки, телезрителяны, телезретелянчики и наконец просто все те, кто в этот тихий воскресный вечер не нашел ничего лучше, кроме как тупо валяться на диване перед телевизором ! В эфире телепередача “Раша Ньюс” и с вами снова я, ее бессменный, хоть и не бессмертный, ведущий Владимир…

Нетерпение росло, a Панасюк и Мыльников оттягивали начало представления, ссылаясь на то, что еще не все собрались. Наконец, гул нетерпеливых голосов разрешился взрывом общего негодования, и Панасюк дал торжественное обещание начать рассказ о своем браке через десять минут, независимо от того, все ли в сборе, или нет. — Браво, Панасюк. — Благослови тебя Бог, дуся. — Не мучай нас долго, Панасюченочек. Тут же разнеслась среди собравшихся другая сенсация: рассказ Панасюка будет исполнен в стихах.…

Эта Блоха жила среди льдов и снегов и чувствовала себя среди них, как у себя дома. Днем прыгала, чтобы согреться, ночью замерзала, чтоб ничего не чувствовать. И вот она давай скакать перед Мамонтом и строить ему глазки. А он старый, зрение слабое, где ему ее глазки разглядеть. Она его ножкой — толк! Ноль внимания. Второй ножкой — толк! Ну и толстокожий! Третьей ножкой, четвертой, пятой, шестой… Никакого впечатления! Укусила его Блоха. Не сильно, а нежно и даже как-то кокетливо, чтоб только вписаться…

Все это говорю к тому, что в романе Комарницкого и Шепелева нет прямого мата. И в этом я вижу еще одно художническое достоинство романа. «Наполняется жизнью тело. В окне золотятся стебли восходящего из-за домов июньского солнца. Слышится голубиное гульканье с соседнего карниза, бронзовые крики утренних бегунов, ровное гудение ТЭЦ. Эх, если бы не работа…» Подобного текста в романе немного — иная все-таки задача, иной жанр. Но такие инкрустации все же есть. И мне говорят вот о чем. Жанр «Эныча»…

Затем Укридж вновь исчез, и только через месяц или около того я получил известия о нем. Новость сообщил Джордж Таппер. В мой последний школьный год Джордж был первым учеником и в дальнейшем полностью оправдал надежды, которые подавал тогда. Он подвизался в министерстве иностранных дел, прекрасно себя зарекомендовал и был весьма уважаем. Он обладал большим мягким сердцем и горячо принимал к нему беды других людей. Часто Джордж по-отцовски плакался мне на прихотливый путь Укриджа по жизни, и теперь,…

За свою жизнь я подарил неблагодарному миру семь томов поэзии; они разделили судьбу всякого истинно гениального творения — безвестность и презрение. И не из-за того, что в их содержании можно было обнаружить те или иные нелепости; каковы бы ни были их недочеты, ни один рецензент пока не отваживался их критиковать. Таковы факты. Единственное мое произведение, возбудившее в свете хоть какой-то шум, было сонетом, адресованным одному из членов муниципалитета Магглтона-кум-Суилсайд по случаю его избрания…

А более полным, объемным и красочным этот портрет станет тогда, когда читатель раскроет сборник и углубится в чтение. А. ЯЧМЕНЕВ ИБРАГИМ АБДУЛЛИН ЗЯТЬ ПОДВЕЛ… Целую неделю писал я свой доклад. Осунулся, постарел. До сорока восьми лет не читал стихов, а тут из Маяковского три цитаты привел, басню Михалкова использовал. А пословицы и поговорки — чуть ли не в каждом абзаце! Три часа продолжался мой блестящий доклад! Слушали затаив дыхание. Когда перешел…

Пивонька задумчиво почесал щёку и надавил на селектор. — Божена, пригласите ко мне руководителей поисковой группы и группы захвата. Все расселись вдоль стены. Полковник Пивонька начал медленно багроветь и выгибаться. Когда цвет его лица перестал отличаться от вымпела ЦК профсоюзов, он страшно закричал: — Позор джунглям!!! — и ударил по столу глобусом. Присутствующие офицеры вжались в стулья. Однако полковник неожиданно быстро успокоился, с аппетитом скушал таблетку и сказал: — Бараны!…

– Ай да мы! – Кричат врачи и тянут тебя за ноги к себе – Хи – хи – хи! – Визжит костлявая смерть и тянет тебя за руки обратно. И лишь твоё сердце в груди стучит сжимаясь от ужаса – тук … тук …тук … Лишь оно показывает что ты ещё на этом свете. Наконец смерть что-то лихвацки выкрикнет и дёрнет со всей силы. Ты вихрем врываешься на тот свет. Чёрная темнота сначала. И тысячи звёзд – потом. Чувство шока сменяется изумлением. Ты оглядываешься вокруг и видишь что висишь в пустоте…

Она продаёт фарфоровую чашку. Кажется из дорогой коллекции. Начинаю обработку. Прохожу один раз возле неё … другой … разглядываю … Воле неё – никого. Она продаёт одна. Глаза опущены, потухшие. Кажется ей неловко что стоит тут, на базаре. – Ок! – Говорю я сам себе – Нашёл. И иду в боевое пике. Мой первый заход. – Сколько стоит Ваша чашка, мамаша? – Спрашиваю равнодушным голосом – Тридцать – тихо шепчет мне. Гляжу на неё и понимаю … дома у неё – дед больной лежит. Это…

Как уже отмечалось выше, обитатели Города Улыбок не принадлежали к той достославной части потогонийцев, которые имели собственные конторы, собственные фермы, собственные заводы и собственные счета в банках. Может быть, именно отсутствие этих обременительных атрибутов кредитоспособности и оставляло им достаточное время для поисков работы. Добрая четверть города, заваленная уж совершенно ни на что не годными обломками, огрызками и обрывками реклам, безраздельно принадлежала самым юным обитателям,…

Ц. Меламед выпустил две юмористические книжки — «Лавровый венок» и «Улыбки до востребования». И теперь над тем, что он делает, никто уже больше не смеется. ШТОРМОВЩИНА ШТОРМОВЩИНА — Что ты так штормуешь, море-океан? — Я, дружок, по валу выполняю план. ЮБИЛЕЙ За речью речь, за даром дар, Буквально лезут все из кожи. — А чем же славен юбиляр? — Да вот… до юбилея дожил. …

Он автор-исполнитель! Это очень мощное, органичное и крайне индивидуальное явление. Даже нельзя понять, что превалирует в этом «альянсе» — авторство или артистизм. Это не писатель, читающий свои произведения, и не артист. пусть талантливо, но интерпретирующий чужое авторское вдохновение, — это симбиоз равноценных талантов. дающий уникальный гибрид равных по силе дарований. Острота, мощный иронический дар, антисентиментальный глубокий лиризм, честность, доходящая до покаяния без всякой боязни выглядеть…

Убедившись, таким образом, еще раз, что они достигли цели, поспешили послы к ратуше, взгромоздились на доску, и батрак вытянул их наверх, прямо перед светлые очи городского головы. Тут, как уж оно повелось, они стали препираться, кому говорить первому. Наконец выбор пал на точильщика, и тот повел такую речь: — Мы — трое послов. Я — искуснейший мастер точить ножи, ножницы и топоры. По левую руку от меня — знаменитый подметальщик, по правую — несравненный трубочист. Прибыли мы к вам из дальних стран,…

Учитель географии Вадим Борисович довольно долго его ждал, потом говорит: — Ну, все, Григорьев! Блестяще! Можешь садиться! Витя с сожалением на место побрел. Вадим Борисович над журналом склонился: — О климате и природе Австралии нам расскажет… Долгая пауза. Вдруг с громким шелестом карты упали. Григорьев радостно так бросился, стал снова тщательно вешать. Тут Вадим Борисович, потеряв терпение, говорит: — Слушай, Григорьев, все равно до конца урока тебе не протянуть! Расскажи лучше……

Взгляд старшины остановился на Кефалине. — Ну привет, — вздохнул сержант, — у тебя, приятель, тоже фигура не для военной формы. Скверно, очень скверно. — Мне ефрейтор уже намекнул, — сказал Кефалин, — и дела ему не было, что я на самом деле ассистент режиссёра. — Я сам химик, — представился сержант, — и при одном опыте со взрывчаткой лишился двух пальцев и ушной раковины. Думал, что меня хоть в армию не заберут. Так видишь, забрали! И даже фельдфебеля из меня сделали. В разговор вмешался…

Я вам не обезьяна на веревочке, чтобы без курева ждал автобуса, который по расписанию не ходит — подлец его шофер в рваном ватнике, похожем на шкуру змеи. Балерины корчатся на сцене в костюме лебедя, а в цирке циркачки змеей шелестят. Курят, пьют, здоровье не берегут, поэтому на арене или на сцене тяжело дышат, а по вечерам и по утрам — клизма. Клизма для балерин и циркачек — обязательна, потому что выкидывает лишние килограммы: вечером — перед рестораном клизма освобождает место в желудке,…

А если без шуток — то поводов для беспокойства в общем-то нет, в состоянии сна или полудрёмы мне и раньше Амакаву слышать доводилось и вести с ним мысленный диалог. И поскольку сейчас такая возможность снова представилась, Юто, будь добр, поясни было ли в твоём дачном прошлом, что-то связанное с окнами и подвалом? «Было. В те дни, когда окна занавешивали, мне давали с собой еды и мы с Химари долго, иногда с утра и до вечера, бродили по окрестностям. Потому что в то время мне нельзя было заходить…

Ему даже было приятно, что его снова окружали только солдаты, которых он постоянно сравнивал со знакомыми из своего батальона. Когда какой-то бородач, раньше шедший с ним рядом, съел в деревне целый каравай хлеба, запив его четырнадцатью чашками чая, Швейк вспомнил о Балуне и почтительно сказал конвойному: – У нас тоже был один такой; он поедал столько же, как ты. Звали его Балун; не доводишься ли ты ему родственником? У того тоже был желудок, как пожарная кишка, и тот перед тобой, русский обжора,…

— Не откажите в любезности объяснить, — сказал герой, — дом 14 по Фонарному. — У вас что-то капает из сеток, — глухим, срывающимся голосом промолвил Фучинян. — Немудрено, — кротко улыбнулся герой. — Это мясо, — он поднял правую руку, — а это рыба, — он поднял левую руку. — Omnea mea mecum porto, — он еще раз улыбнулся, в месопотамских тоннелях забрезжил свет. — Дом 14 напротив, — сказал кто-то. — Вот этот подъезд. Вам кого там? — Спасибо, — сказал герой и пошел через улицу, оставляя за собой…