1977

Но и просто молчать нельзя. Телефон все еще у толстого. Сказать, что у меня украли вещь? Отличный план, Сережа, просто гениальный. Как раз то, что нужно, чтобы подписать себе приговор.

– Да, товарищ сержант, балуемся, – наконец выдавил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно ровнее.

Он окинул нас взглядом, а потом спросил, сдержано, но так, что стало не по себе:

– Почему не на работе? Тунеядцы?

– Никак нет, товарищ сержант. Студенты, – быстро ответил толстый.

– Где учитесь?

– В медучилище.

– В медучилище… – протянул сержант, словно пробуя эти слова на вкус. – А с лицами у вас что?

Он кивнул на рыжего.

– Упал. Сколько нынче. Зима пришла, – сказал рыжий, ухмыляясь.

Сержант перевел взгляд на меня:

– А ты? Тоже упал?

Я почувствовал, как рыжий сверлит меня взглядом. Мгновение я колебался, а потом просто кивнул. Это было проще, чем пытаться говорить.

– Ясно, – заключил сержант. – Поедем в отделение. Там разберемся.

– Но, товарищ сержант, – начал лепетать толстый.

– Никаких «но»! – резко перебил патрульный. – В отделение! Может, вы чего натворили? Проверим по ориентировкам. Если все будет хорошо, если за вами ничего нет – пойдете домой.

Это «если» зависло в воздухе, тяжелое и непреклонное, как бетонная плита.

Сержант кивнул: вперед. Второй патрульный, с лицом хищной птицы, демонстративно положил руку на кобуру. Шутки здесь неуместны, мол. Парни переглянулись, глотнув тревогу, и двинулись за сержантом. Я тоже шагнул следом. Хотя где-то внутри, в самом мрачном уголке сознания, шевельнулась мысль: а может, бежать? Сейчас, пока никто этого не ждет.

Но что-то – интуиция или голос страха – с силой ударило по этой мысли, заставив остановиться. Не стоит. Не сейчас. Второй раз удача мне не улыбнется, а сержант… Сержант, судя по всему, из тех, кто не выпускает добычу, пока она не перестанет дергаться.

До «бобика» оставалось всего ничего – пару шагов, может, три. Но тут ледяной воздух прорезал голос, тонкий и звонкий, как стекло:

– Товарищ сержант! Виктор Андреевич!

Мы замерли, все, как один, и обернулись. На заснеженной улице, на разъезжающихся ногах, к нам мчалась Аня. Ее ботинки скользили по льду, шаги напоминали отчаянную пляску.

– Вы меня не узнали, Виктор Андреевич? – голос Ани звучал почти буднично, но в нем слышалась тонкая нить напряжения. Она остановилась рядом с сержантом и отбросила челку с глаз.

Сержант прищурился, будто перед этим всплыло воспоминание из давно забытого сна. Казалось, он листает картотеку лиц в своей голове.

– Теперь узнал, – кивнул он наконец, голос его стал мягче, почти дружелюбным. – Не признал сразу, Аня.

– Виктор Андреевич, не нужно в отделение. Его не нужно. Он ничего плохо не сделал. – Ее взгляд скользнул в мою сторону.

Сержант молчал, что-то прикидывал. Произнес:

– Может, расскажешь, что случилось?

– А как же! Расскажу! Он провожал меня домой, а эти трое напали на нас.

– Она врет! – выкрикнул цыган. – Он первый начал! Ударил! Мы только хотели…

– Помолчи! – рявкнул Виктор Андреевич. Его взгляд мог сломать железо. Затем снова повернулся к Ане, лицо суровое, но заинтересованное. – Значит, он тебя провожал. А эти молодые люди напали. Как напали? Что делали?

Аня вздохнула, собираясь с духом.

– Кидали в нас льдом. Чуть меня не пришибли. Сергей меня уберег. А потом ему попало. Ледышка прямо в голову. А когда он сделал им замечание, они бросились его бить.

Сержант слушал внимательно, будто собирал мозайку. На лице его читалось что-то опасное, похожее на решение, которое еще только формируется.

– Неправда! Он первый Саню ударил! – выпалил толстый, вспыхнув красным.

Я уже был готов увидеть, как он залезет в карман, вытащит мой телефон и начнет демонстрировать сержанту. Мол, глядите, странный тип. Но толстый даже не пошевелился. Видимо, у него в голове вертелись дела поважнее.

Сержант перевел на меня взгляд. Нет, не просто на меня – на мою разбитую бровь и скулу, которая пульсировала, будто кожей дышала. Я чувствовал, как гематома набухает. Скоро глаз превратится в щель. Потом его взгляд метнулся к рыжему – к его носу.

– Это он тебя так? – спросил сержант.

– Да. Подошел и ни с того ни с сего ударил.

– Это ты подошел. Рука у тебя была в кармане, – сказал я, не дожидаясь вопросов. – Может, там нож? Хотел меня пырнуть?

Рыжий раскрыл рот, но не успел ничего сказать, потому что я добавил:

– Или, может, вы ее изнасиловать хотели? Откуда мне знать, зачем вы к нам привязались?

Воздух между нами стал тяжелее. Все замерли, даже сержант, хотя его глаза за это время казались еще цепче, чем раньше.

– Покажи, что в карманах, – приказал сержант.

Рыжий подчинился без лишних слов. Он вывернул карманы своего пальто, и на снег посыпалась мелочь его жизни: смятая пачка сигарет, спички, связка ключей, которая громко звякнула.

– Вот видите, ничего у меня нет, – проговорил он и начал поднимать свои вещи.

Толстый бросил на меня взгляд, полный липкой злорадности, и его губы расползлись в довольной улыбке, как у человека, который только что обвел кого-то вокруг пальца.

Я прочувствовал момент до последнего нерва. Все шло не в мою пользу. Выглядело так, будто я начал драку. И сержант, конечно, это понимал. Ситуация рассыпалась, как карточный домик, и каждый упавший кусок больно бил меня по голове.

Я уже видел, как все закончится. Толстый и его дружки выйдут из отделения с чистой совестью, потому что у кого-то папа член горкомпартии. А вот я… Мне придется посидеть. И не просто посидеть – за горизонтом уже маячил срок. Хулиганка, драка. Отличное начало для нового этапа жизни, не правда ли?

Но Аня даже не думала сдаваться. Вот уж характер!

– Сергей журналист, – заговорила она. – Приехал к нам из Москвы, чтобы написать статью о нашей промышленности. Вот как ему теперь быть с разбитым лицом? Что ему теперь писать о нашем городе?

Ее слова повисли в воздухе. Сержант оглядел меня с ног до головы. Его взгляд зацепился за мое пальто, задержался на шапке, скользнул вниз – к портфелю, что валялся на снегу.

– А у меня отец в горкоме. Савельев Ким Викторович, – вдруг заявил толстый. – Думаю, вам эта фамилия известна, Виктор Андреевич.