1977

Сержант чуть заметно кивнул, не отворачиваясь от меня:

– Известна.

Потом снова обратился ко мне, в голосе – едва уловимый оттенок усталости.

– Какая газета?

– Московский комсомолец, – ответил я, вытирая с края глаза свежую каплю крови. Она была горячей, на морозе это ощущалось особенно остро.

Виктор Андреевич вздохнул, тяжело, выпуская изо рта теплый воздух. Затем сдвинул шапку на затылок и потер лоб пальцами.

– Что же мне с вами делать, – протянул он задумчиво.

Толстый хмыкнул, и нагло кивнул в мою сторону:

– Как что? В отделение его! Я вам приказываю! Хулиган. На людей кидается. Хотите, я заявление напишу?

– Я тоже напишу. На вас троих, – сказал я.

– И я, – тут же поддержала меня Аня, шагнув вперед.

– Так, хватит! – рявкнул сержант.

Но я знал, что сейчас нельзя останавливаться. Ситуация катится вниз, как разбитая телега, и если не взять все в свои руки, то останусь я на дне.

– Патовая ситуация у нас получается, Виктор Андреевич, – начал я, впиваясь в него взглядом. – Ну, вы понимаете, о чем я?

Он посмотрел на меня, но молчал, и я почувствовал, как в этом молчании тлеет интерес. Значит, слушает.

– Вам ведь не нужно, чтобы в статье я упомянул этот инцидент? – продолжил я. – Что в Армавире разбушевалась преступность? Что гостям города нельзя пройтись без приключений?

Сержант хотел что-то сказать, но я его опередил:

– С другой стороны, я понимаю, вам не нужно неприятностей с горкомпартией. Тут все понятно. Поэтому я предлагаю компромисс. Мы закрываем этот инцидент из-за примирения сторон. Я претензий к этим ребятам больше не имею.

Он молчал, но я видел, как он взвешивает слова. Лицо сержанта было неподвижным, но в глазах что-то шевелилось, как тень. Наконец, Виктор Андреевич хмыкнул, коротко и сухо. Это был его способ признать: да, ты знаешь, как играть эту игру.

– Верно, все говорите, Сергей, – протянул он. – Но как же закон? Был нарушен общественный порядок. Драка, в центре города. Что мне с этим делать? – Его взгляд был тяжелый. – Понимаете, какая выходит ситуация? Если закрыть инцидент, то я становлюсь преступником. Потому что закрыл глаза на нарушение закона. Если вы мне скажете, что с этим делать, тогда так и быть – разойдемся.

Крыть мне было нечем. Слова сержанта висели в воздухе, как гильотина. Предложить взятку? Нет, это даже не обсуждается. Не здесь, не сейчас. Я чувствовал, как земля подо мной трещит. Кажется, все. Приехал.

Но тут в разговор встрял цыган. Его голос прозвучал неожиданно, как шорох мыши в пустой комнате:

– Одна бабка самогоном торгует. Из окна. Вся семья в деле. Недалеко отсюда. Покажем место. А вы нас за это отпустите.

Сержант взглянул на него, проверяя, не врет ли. Потом медленно разгладил пальцами усы, явно взвешивая это неожиданное предложение.

– Сообщение о преступлении – это, конечно, благородный поступок гражданина, – сказал он наконец. – Этим вы себя перед законом реабилитируете.

Казалось он уже решил, но затем добавил, жестко:

– Но ваша драка… С ней что-то нужно делать. Закрыть на нее глаза я не могу.

– Я не сказал отпускать всех. Только нас троих. А этого журналиста забирайте. И глаза закрывать не придется.

Сержант скривился, словно кусок кислого лимона застрял у него между зубов. На мгновение стало тихо, только ветер шуршал по снегу, как невидимый свидетель этой сделки.

– Что ж… так и быть, – наконец произнес он. – Проедемся на адрес. Куда ехать?

Цыган назвал улицу, дом, подъезд, квартиру.

Виктор Андреевич повернулся к напарнику и коротко кивнул:

– Грузи их в клетку. Всех. Девушку оставь.

Напарник молча шагнул к пятой двери «бобика» и резко распахнул ее, открывая взору тесную металлическую клетку. Она выглядела как пасть зверя – темная, холодная, и оттуда веяло чем-то неестественно затхлым.

– Э, мы так не договаривались! – вскрикнул цыган, подаваясь назад, будто хотел убежать.

Сержант повернулся к нему.

– Думал, я тебе на слово поверю дурилка картонная? Проедемся на адрес. Если все будет так, как ты сказал, отпущу.

– Я не врал!

– Вот мы это и проверим. Все, хватит разговоров, – рявкнул Виктор Андреевич. – Игорь, грузи их!

Напарник уже было шагнул вперед, но сержант остановил его резким движением руки.

– Хотя, стой. Карманы их проверь. Чтобы ничего такого не было. А то порежут друг друга по дороге.

Напарник понимающе кивнул и подошел к нам, его движения были медленными, но в них ощущалась угроза. Казалось, все происходящее – это начало какого-то темного, необратимого процесса, который невозможно остановить. Толстого он обыскивал больше для видимости, чем для безопасности. Скользнул руками по карманам пальто и на этом все. Лишь только поэтому мой телефон остался незамеченным. А вот нас обыскивал чуть придирчевее, но тоже без особого фанатизма. Убедившись, что колюще-режущего при нас нет, он коротко кивнул, показывая грузиться.

Я наклонился, поднял с земли портфель и очки. Очки сунул в карман, а портфель зажал подмышкой. Троица парней уже скрылась в темном проеме двери «бобика». Я сделал шаг вперед, собираясь забраться внутрь, но патрульный у двери вдруг выставил руку, как шлагбаум, останавливая меня.

– Что в портфеле?

– А что там может быть? Рабочие заметки. Оружия и ножей в командировку не беру.

Он уставился на меня, пытаясь найти трещины в моей уверенности. Потом кивнул, давая добро залезть внутрь.

Внутри было темно и тесно, воздух пах железом и холодом. Я сел на обшарпанную скамейку у самого проема. Она была ледяной и твердой.

Снаружи вдруг раздался голос Ани.

– Я с вами!

– Аня езжай домой, – устало сказал Виктор Андреевич.

– Нет, я не поеду. Забирайте меня вместе с Сергеем. Я тоже участвовала!

Я невольно усмехнулся, тепло разлилось внутри, как внезапный огонь в заброшенном доме посреди зимы. Аня не хотела отпускать меня одного. И в этом было что-то настолько правильное, настолько человеческое, что даже мрачные стены «бобика» на миг показались чуть менее давящими.

– Хорошо, поедешь с нами, – наконец сдался Виктор Андреевич. – Только садись в салон.

Он махнул рукой, и дверца нашей камеры захлопнулась с глухим металлическим лязгом. Вмиг наступила тьма, лишь косой, призрачный луч света проникал сквозь зарешеченное окошко в дверце, дрожащий, будто он сам боялся заглядывать внутрь.

Снаружи заскрежетал замок. И я почувствовал, что отныне я не хозяин своей судьбы. Двери хлопнули, отрывисто и глухо, и на мгновение повисла тишина.

Потом «бобик» вздрогнул, двигатель заработал низким, утробным рычанием. Машина дернулась, толчок чуть было не скинул нас со скамейки, и мы тронулись с места.