21 интервью
Шрифт:
Минчин: Ваши иллюстрации произведений Беккета?
Неизвестный: Джон Калдер (известный издатель Беккета в Англии) предложил мне проиллюстрировать кое-какие книги Беккета, думая, что надо сделать 24 иллюстрации, две дюжины. Я сделал гораздо больше, так как увлекся этим писателем. Тогда было решено, что будет проведена совместная работа с Беккетом, это для меня большая честь, потому что Беккет после смерти Джакометти не очень чтил художников. И вот сейчас мы закончили с Беккетом совместную работу: это будет 100 рисунков и 100 подписей к ним, выдержек из Самуила Беккета. Одна страница, левая, будет рисунок, а на правой будет выдержка Беккетта. Я, со своей стороны, сделал почти 300 рисунков. Беккетт – один из моих кумиров: вы знаете, я не шибко преклоняюсь перед авторитетами и именами, но это человек, перед которым я действительно преклоняюсь. Этот цикл является для меня одной из кардинальных работ, такой же важной, как Достоевский и Данте. Сто экземпляров этой книги будут номерных, и в каждый из них будет вложено по оригинальному
Минчин: Почему вы решили эмигрировать, когда и как?
Неизвестный: Все это чушь насчет «решил». Дело было гораздо проще. Я многие годы добивался права ездить с выставками – того права, которое есть сейчас у художников. Я имел больше 67 приглашений из разных стран, были мои выставки в известных музеях, Католическая церковь предложила мне приехать и сделать Кресты. А меня не пускали, это же нелепость. Выпускали только, когда уже совсем нельзя было не выпускать. Я был должен обежать 56 раз вокруг земного шара, чтобы поехать в Польшу. Происходило это, когда Тито вмешивался, когда Насер вмешивался. И я объявил войну за это право: как это я, скульптор, доживший до 50 лет, не мог видеть работ Микеланджело – это же что-то патологическое! Начав воевать, я зашел довольно далеко, давал интервью разоблачительного плана, очень резкие, говорил, что поездки – это награда за послушание и нельзя многим раздавать; говорил, почему считаю Брежнева дураком. Хотя я и не был диссидентом в полном смысле этого слова, меня били, избивали, угнетали, подавляли (физически даже), как самого настоящего диссидента. Я озлобился, борьба стала ожесточенней. Длилось все это не год и не два, а 13–14 лет, так что можно было приобрести опыт и сноровку. Я добивался не отъезда, а возможности путешествовать с советским паспортом, у меня жена, дочка, мама и отец был жив. Что же это мне совсем одному в 50 лет уезжать оттуда, где прошла моя (какая бы ни была) вся жизнь. Мне совсем этого не хотелось. Поначалу они мне обещали, Андропов пообещал. Потом человек от Андропова сказал, что ничего не вышло: Суслов возражает, Суслов вообще вас сгноить хочет, так что нужно ехать по «еврейской линии». Выхода не было. Но даже, когда я последовал их совету, сколько следствий и сколько неприятностей было. Даже один чекист мне по-дружески сказал: Эрнст, тикай, пока не поздно, тикай! а то поедешь на Восток, вместо Запада. По существу, я был выгнан из страны, причем выгнан чудовищно. Нагло меня подталкивали к отъезду, угрожали, разрушали работы, крали, взламывали двери в студию – что рассказывать? Сейчас и вспоминать не хочется.
Прибыл в Америку я в 1976 году, за несколько дней до юбилея Шостаковича, во время этого юбилея открывался мой бюст композитору. Сначала я приехал в Австрию, где встретился с канцлером Крайским, который выручил меня очень сильно: я сразу получил «документ для путешествий и проживания». Мне было предложено остаться в Австрии, даже предложили самую лучшую австрийскую мастерскую – это была церковь, замечательная мастерская умершего скульптора Вотрубы. Но я был вынужден уехать из Вены, так как меня сразу начали осаждать мои советские друзья: приходили ребята, которые мне предлагали деньги и прочее другое, и вообще Австрия мне показалась центром шпионажа, запах стоял такой – хуже, чем в Москве. В этот момент швейцарское телевидение предложило делать фильм обо мне и пригласило меня в Швейцарию. Я приехал в Швейцарию, там я сдружился с Паулем Сахаром, хозяином крупной фармацевтической компании, а также великолепный дирижером, интеллектуалом, одним из богатейших людей мира. Меня с ним познакомил Ростропович, я потом вылепил его портрет, вот он стоит. Он и Гальперины предложили мне остаться в Швейцарии, я согласился, и в рекордное количество времени – 14 дней – я получил швейцарский паспорт (сдав австрийский). Снял студию, квартиру, начал работать. Позже ко мне приехал Слава Ростропович и предложил вылепить бюст Шостаковича к юбилею. Я вылепил этот бюст, прилетел в сентябре на открытие. Мне так понравилась Америка, я почувствовал, что это почти мой дом, и я решил здесь остаться. Сейчас я гражданин Америки.
Минчин: Были еще какие-то причины? Скажем, что это единственная страна по размаху, по капиталу, где вы можете сотворить свое «Древо Жизни»?
Неизвестный: Это самая главная идея, но сперва этой идеи не было. Было ощущение, что это – то место. В действительности это так, потому что европейцы меня покупали больше, европейцы меня знали как художника, они ко мне хорошо относились. Американцы меня знали (если знали) как безобразника, диссидента, как шумного, чуть ли не политического деятеля – и это откладывало, конечно, отпечаток на отношение ко мне в первое время.
Что я имею в виду: в прессе я появлялся на страницах «Политика», со временем переполз на страницы «Пипл», а потом «Арт». Сейчас я только на страницах «Арт». Американцы и русские – люди с размахом, с каким размахом – неважно, но с размахом. Ведь нельзя сказать, что швейцарцы с размахом… А масштаб – это очень интересная психологическая вещь, пространство не только геометрическая категория, а психологическая, часто оно совпадает, как случай с Америкой и Россией, иногда оно не совпадает, как случай с Германией, которая завоевала сначала духовные пространства через музыку, философию, литературу, а потом пыталась завоевать жизненные
пространства, экстремизм выражался в просторе.Минчин: Ваше отношение к эмиграции? И ваше отношение к ее интеллектуальной среде?
Неизвестный: Я считаю, что презрительное отношение к эмиграции есть продолжение русского советского рабства. Все эмиграционные явления – и положительные, и отрицательные – не являются ничем не оригинальным, ни уникальным социологическим явлением. Это есть продолжение бед и доблестей прошлого. Часть эмиграции, уезжая из Советского Союза, увозит худшие черты советского человека: подозрительность, недоверие, склочность, лживость – это, увы, свойственно советскому обществу. Приехав сюда, они заимствуют первичные инстинкты, свойственные когда-то американским пионерам. Человек человеку – волк, кто первый выхватил пистолет, тот прав, обман, культ личного успеха. То есть и тут и там они заимствовали худшее. Да, здесь существует борьба, но не такая, как раньше, да и американцы сегодня не такие жестокие и жадные, поспешные, как пионеры. Наоборот – тут можно столкнуться и с милосердием, и с джентльменством. Русские же американцы находятся в состоянии жадного первичного накопления, то есть в пионерском состоянии, состоянии Клондайка, состоянии прерий. Они воспринимают американские постулаты с такой жадностью и наивностью, по-детски прямо. Эта часть эмиграции дает вонючую, грязную смесь. Но этим, конечно, не исчерпывается эмиграция. Это мощная эмиграция, которая себя утвердила необыкновенно быстро, в первые же годы и в первом поколении. Мне особенно нравятся простые люди, которые выстраивают бизнесы, свою жизнь, учат своих детей. Они не скрывают, что то, что они хотели – материальный достаток, они получили.
Интеллигенция… я думаю, что это самая несчастная среда здесь. И все же многие себя утвердили в этих трудных условиях конкуренции. Все-таки русская интеллектуальная элита проявила себя здесь, даже средний уровень ее (мы не будем говорить о верхушке, всем известной) проявляет себя весьма серьезно.
Минчин: Верители вы в Бога?
Неизвестный: Верю в Бога, но не люблю обсуждать эти темы. Вера – интимна, а я не религиозный философ и не проповедник.
Минчин: Кто из современных художников производит на вас сильное впечатление?
Неизвестный: Оценки я художникам не могу давать, да и не буду. Но впечатление производит достаточно широкий круг художников. Нет, к сожалению, одного художника, который бы полностью исчерпал мое любопытство к искусству.
Минчин: Кто из писателей и поэтов?
Неизвестный: Для меня очень мощен, конечно, Самуил Беккет.
Минчин: Вернемся к личностям и политикам. Как необразованный сын сапожника мог стать Вождем?
Неизвестный: Это очень сложный вопрос. Политики – это люди совершенно другой категории, и наши интеллектуальные оценки их ничего не значат. Политическое мышление – это определенный тип мышления, когда здесь интеллектуалы смеются над президентом, что он не читал Кафки, да они – идиоты, потому что, если бы он читал Кафку, он не был бы президентом, а «кафкал» бы с утра до ночи! Захватить власть среди других – это и есть определенные качества, недоступные другим – нам. В определенном смысле политик обязан быть ограниченным, потому что при наличии многознания возникает огромное количество задержек, огромное количество комплексов, невозможность принятия конкретных решений. Конечно, политик должен обладать определенной культурой. Но это другой вид культуры, чем культура академического интеллектуала.
Минчин: Ленин – Гитлер – Сталин, существует какая-то связь?
Неизвестный: Об этом так много написано. Я думаю, что Ленин есть учитель всех современных путчей. То есть все путчи – и Муссолини, и Гитлера (хотя это и называлось «приход к власти») – были вооружены ленинскими идеями. В этом смысле Ленин, конечно, был гением политической власти. Я глубоко убежден, что чистое зло есть порождение романтического сознания, чистая эманация зла – это дьявол, и то у Гете дьявол – это часть той силы, которая, желая зла, всегда приносит благо. Я глубоко убежден, что любой насильник, включая Гитлера и Сталина, в принципе хочет осчастливить ближнего, это их способ осчастливить человечество. Вообще, феномен насильника в том, что он всегда считает, что жертва хотела быть изнасилованной и лишь стеснялась сказать или высказать свои спрятанные и подавленные желания.
Минчин: Какая культура вам ближе?
Неизвестный: Иудео-христианская культура, библейская культура. Я хочу ставить монумент к 2000 году цивилизации, а эта цивилизация началась с Рождества Христова.
Минчин: Кем вы себя чувствуете по национальности? К какой культуре принадлежите? Вы американизировались или по-прежнему считаете, что к русской культуре принадлежите?
Неизвестный: Эти вопросы мне кажутся совершенно праздными. Что такое культура? Миграция людей и идей – это и есть культура. Откуда-то родилось странное представление, что культура локализирована географической границей. А что такое геограница – это умозрительно проведенная линия на карте, иными словами, это условность. Что же, березка, растущая в Швеции, в пяти шагах от русской березки, растущей на границе Швеции с Финляндией, уже имеет другие качества? Что за чушь?! Эмиграция… ну Христос был эмигрантом. Достаточно?! Данте, Леонардо, Микеланджело были эмигрантами, а кто не был?