2666

Однажды ночью, незадолго до рассвета, подняли нескольких солдат батальона, посадили в два грузовика и повезли в горы.

Остальные, едва устроившись на деревянных скамьях в задней части фургонов, тут же уснули. Райтер же мучился бессонницей. Сидел он с краю и потому отвел брезент, служивший им потолком, и принялся смотреть по сторонам. Он действительно стал видеть в темноте, и глазам его, постоянно красным, несмотря на капли, предстали идущие одна за другой темные долинки между двумя горными цепями. Время от времени грузовики проезжали мимо огромных сосновых боров — те угрожающе подбирались прямо к дороге. Вдалеке, на самой низкой горе, виднелся силуэт замка или крепости. На рассвете Ханс понял — это просто лес. Он смотрел на холмы или скальные выступы, которые походили на тонущие корабли — нос поднят, словно у разъяренного коня, вставшего на дыбы. Смотрел на темные тропы между горами — эти тропы никуда не вели, но над ними кружили черные птицы, наверняка стервятники.

В середине утра они подъехали к замку. В замке обнаружили только трех румын и офицера СС, который заменял там мажордома и мгновенно приставил всех к работе; однако позавтракать им дали — стакан холодного молока и кусок хлеба, который некоторые солдаты отодвинули от себя с отвращением. Оружие при себе оставили лишь четверо, что заступали на часы, Райтера тоже отправили в часовые, поскольку офицер СС решил, что он не способен к труду, долженствующему облагородить замок; а остальные оставили оружие на кухне и принялись подметать, мыть, протирать пыль с ламп, застилать чистыми простынями кровати.

Где-то в три прибыли гости. Одним из них оказался командующий дивизией генерал фон Беренберг. С ним приехали известный в Рейхе писатель Герман Хёнс и два офицера Главного штаба 79-й дивизии. Во второй машине прибыли румынский генерал Евгений Энтреску, которому тогда было тридцать пять лет, и он считался восходящей звездой армии своей страны, а с ним ехали молодой эрудит Павел Попеску, двадцати трех лет от роду, и баронесса фон Зумпе, с которой румыны познакомились вечером предыдущего дня на приеме в немецком посольстве и которая поначалу должна была ехать в машине генерала фон Беренберга; однако дама не устояла перед комплиментами Энтреску, а также веселыми и смешными шутками Попеску и в конце концов капитулировала перед предложениями этих двоих, каковые предложения зиждились на вполне рациональном доводе: в румынской машине баронессе не будет так тесно, как в немецкой.

Сказать, что Райтер удивился, когда из авто вышла баронесса фон Зумпе,— значит ничего не сказать. Но самым странным оказалось то, что молодая баронесса остановилась перед ним и спросила с подлинным интересом, знакомы ли они: мол, его лицо кого-то ей напоминает. Райтер (все так же стоя навытяжку с классически тупым выражением лица и характерным для военного взглядом, устремленным к горизонту, а может, и не к горизонту, а вообще в никуда) ответил ей: да, конечно, они знакомы, ведь он служил в доме ее отца-барона с ранних лет, равно как и его матушка, госпожа Райтер, которую, возможно, баронесса тоже припомнит.

— А ведь и правда,— сказала та и рассмеялась,— ты — тот долговязый мальчишка, что вечно бродил туда и сюда.

— Точно.

— Доверенное лицо моего кузена,— кивнула баронесса.

— Друг вашего кузена,— возразил Райтер,— господина Хуго Хальдера.

— А что ты делаешь в замке Дракулы? — поинтересовалась баронесса.

— Служу Рейху! — отрапортовал Райтер и поднял на нее взгляд.

Она показалась ему невероятно красивой, красивее, чем тогда, когда они виделись. В нескольких шагах от них стояли генерал Энтреску, который не мог сдержать улыбку, и молодой эрудит Попеску, несколько раз воскликнувший: «Фантастика, просто фантастика — меч предназначения в очередной раз срубил голову гидре случайности!..»

После легкого обеда гости вышли прогуляться и осмотреть окрестности замка. Генерал фон Беренберг, который, собственно, и настоял на этой прогулке, вскоре устал и покинул компанию, и потому далее поход возглавил генерал Энтреску: он шел с баронессой под руку, а слева за ними поспевал молодой эрудит Попеску, сыпавший и сыпавший всякими интересными фактами, зачастую противоречащими друг другу. Рядом с ним шагал офицер СС, а следом, чуть отстав, шли известный в Рейхе писатель Хёнс и два офицера Главного штаба. Замыкал процессию Райтер: баронесса попросила разрешить ему сопровождать ее — мол, до того, как служить Рейху, молодой человек служил ее семье; просьбу эту генерал фон Беренберг тут же исполнил.

Вскоре они подошли к подземной часовне. Путь им преградила железная, с проржавевшими от непогоды прутьями решетка. Офицер СС, который вел себя так, словно бы замок с окрестностями принадлежал ему, вынул из кармана ключ и отворил решетку. Потом зажег фонарик, и все прошли внутрь крипты — за исключением Райтера: один из офицеров жестами приказал ему остаться снаружи и караулить дверь.

Так что Райтер остался стоять, где велено, созерцая каменную лестницу, уходившую в темную глубину, и заброшенный сад, которым они шли к часовне, и башни замка, что виднелись отсюда: они походили на две серые свечи на покинутом алтаре. Затем он вытащил из кармана гимнастерки сигарету, прикурил и обвел взглядом серое небо и дальние долины, а потом принялся думать о баронессе фон Зумпе, вспоминая ее лицо, а пепел от сигареты падал на землю и он, привалившись к камню, потихоньку уснул. Ему приснилась часовня. Лестница вела к амфитеатру, который лишь частично освещал фонарик офицера СС. Ему снилось, что гости смеются. Все, за исключением одного из офицеров Главного штаба, который все плакал и плакал, и искал, куда бы ему спрятаться. Ему приснилось, что Хёнс декламирует стихи Вольфрама фон Эшенбаха, а потом харкает кровью. Ему приснилось, что все они прикидывают, как им лучше съесть баронессу фон Зумпе.

От ужаса он резко проснулся, готовый бежать вниз по лестнице, чтобы лично убедиться: это все только сон, ничего такого там не произошло.

Когда вся компания поднялась на поверхность, даже самому ненаблюдательному человеку стало бы ясно: гости разделились на две группы: одни выходили с бледными, словно бы увидели нечто невероятное, лицами, а другие — с полуулыбками, словно убедились в том, что человеческий род состоит из доверчивых простаков.

Тем вечером за ужином они говорили о часовне, но также и о других вещах. Они говорили о смерти. Хёнс сказал, что смерть сама по себе — всего лишь постоянно созидающийся призрак, но в действительности его не существует. Офицер СС сказал, что смерть есть необходимость: никто в здравом уме и твердой памяти не согласится на мир, полный черепах или там жирафов. Смерть, сделал вывод он,— это естественный регулятор. Молодой эрудит Попеску сказал, что для восточных мудрецов смерть — лишь переход в другое состояние. Только вот не очень понятно, сказал он, по крайней мере, ему самому, куда, в какую реальность этот переход ведет.

— Вопрос — куда? Ответ такой,— ответил он сам себе,— туда, куда меня определят мои достоинства.

Генерал Энтреску заявил, что все это не самое главное, а главное — надо двигаться, а движение, его динамика — это то, что уравнивает человека с другими живыми существами, включая тараканов и большие звезды. Баронесса фон Зумпе сказала — и, пожалуй, лишь она одна ответила откровенно,— что смерть — это крайне досадная штука. Генерал фон Беренберг предпочел не высказываться по этому поводу, равно как и два офицера Главного штаба.

Потом заговорили об убийстве. Офицер СС сказал, что слово «убийство» — слишком размытое по значению, двусмысленное, неточное, туманное, неопределенное, с таким только игру слов придумывать. Хёнс согласился с ним. Генерал фон Беренберг сказал, что предпочитает отдавать право трактовки законов судьям и уголовным судам, и если судья, к примеру, говорит, что вот это — убийство, то все, это убийство, а если судья и суд высказываются в том духе, что это не убийство, то это не убийство, и не о чем тут больше разговаривать Два офицера из Главного штаба согласились с начальством.

Генерал Энтреску признался, что в детстве его героями были убийцы и злодеи, к которым он испытывал большое уважение. Молодой эрудит Попеску припомнил, что убийство и герой подобны друг другу — их объединяет одиночество и — во всяком случае, поначалу — непонимание.

Баронесса фон Зумпе в свою очередь сказала, что в жизни своей, естественно, никогда не была знакома с убийцей, но знавала злодея, если можно так выразиться: отвратительного человека, почему-то увенчанного нимбом таинственности, что так привлекает женщин; более того, сказала она, ее тетя, единственная сестра отца, барона фон Зумпе, влюбилась в этого типа, и это свело с ума ее отца, который вызывал завоевавшего сердце его сестры мужчину на дуэль, и тот, ко всеобщему удивлению, принял вызов; дуэль состоялась в лесу Сердце Осени в пригороде Потсдама, месте, которое она, баронесса фон Зумпе, много раз посещала, дабы собственными глазами увидеть высокие серые деревья и поляну — перепад высоты длиной где-то пятьдесят метров — где ее отец стрелялся с тем неожиданно согласившимся человеком, который заявился туда в семь утра с двумя нищими вместо секундантов, двумя нищими, естественно, совершенно пьяными, в то время как секундантами отца были барон Такой-то и граф Такой-то, одним словом, столь велико было унижение, что сам барон Такой-то, красный от гнева, готов был своею рукой убить секундантов возлюбленного сестры барона фон Зумпе, его звали Конрад Хальдер, как, без сомнения, может припомнить генерал фон Беренберг (тот кивнул, хотя понятия не имел, о чем говорила баронесса фон Зумпе), об этом случае много болтали в то время, до того, как я родилась, естественно,— барон фон Зумпе в те годы был еще холост, одним словом, в леске с таким романтическим названием и состоялась дуэль, естественно, на пистолетах, и хотя я не знаю, по каким правилам она велась, предполагаю, что оба прицелились и выстрелили в одно и то же время: пуля барона, моего отца, пролетела в нескольких сантиметрах от левого плеча Хальдера, в то время как выстрел Хальдера, очевидно тоже не попавший в цель, никто не услышал; все были уверены, что отец — более меткий стрелок и если кому-то суждено пасть, то это будет Хальдер, но тогда, ах, какой сюрприз, все, включая отца, увидели, что Хальдер вовсе не опустил руку, а продолжает целиться, и тогда все поняли, что тот не стрелял и что дуэль — она, понятное дело, еще не окончена, и тогда случилось самое удивительное (если принять во внимание, какую репутацию имел претендент на руку сестры моего отца): вместо того, чтобы стрелять в барона, он выбрал место на своем теле, кажется, левую руку, и выстрелил в нее в упор.