2666

Вскоре, тем не менее, они переехали во Флоренцию и оттуда, пешком или автостопом, добрались до Адриатики. К тому времени ­баронесса фон Зумпе находилась в Милане, где ее принимали миланские издатели, и из кафе, во всем походящем на романский собор, она написала Бубису письмо, в котором ставила его в известность о состоянии здоровья принимающей стороны, то есть тех самых издателей, страстно желавших увидеть Бубиса лично, и рассказывала об издателях из Турина, с которыми только что познакомилась,— одним очень веселым старичком, постоянно называвшим Бубиса своим братом, и другим — молодым, левым, очень красивым, который говорил, что издатели тоже, почему бы нет, должны поспособствовать наступлению перемен в мире. Также в перерыве между вечеринками баронесса познакомилась с кое-какими итальянскими писателями, и у некоторых из них были книги, которые, возможно, было бы интересно перевести. Естественно, баронесса читала по-итальянски, хотя ее дневные занятия в некотором смысле мешали ей читать.

Каждый день ей приходилось ходить на вечеринки. А когда повода для праздника не было, принимающие ее издатели его придумывали. Временами они покидали Милан кортежем из четырех или пяти машин и отправлялись на берег озера Гарда, в селение Бардолино, где у кого-то была вилла, и часто рассвет заставал их всех, обессиленных и веселых, танцующими в какой-то траттории в Дезенцано, под любопытными взглядами местных, которые не спали всю ночь (или только что встали), привлеченные шумом пиршества.

Тем не менее однажды утром баронесса получила от Бубиса телеграмму, в которой сообщалось, что жена Арчимбольди умерла в каком-то Богом забытом городке на берегу Адриатики. Не зная точно, почему, фон Зумпе вдруг разрыдалась, словно у нее умерла сестра, и в тот же самый день сообщила друзьям-издателям, что уезжает из Милана прямо в этот забытый Богом городок, хотя сама она точно не представляла, ехать ли ей на поезде, на автобусе или на такси — о нем почему даже не упоминалось в ее путеводителе по Италии. Молодой издатель-туринец (левак) предложил отвезти ее на машине, и баронесса, которая уже немного развлеклась с ним, неожиданно поблагодарила его такими сердечными словами, что бедняга не знал, что и думать.

Путешествие обернулось то ли тренодией, то ли погребальной песнью, в зависимости от местности, которую они проезжали, исполненными на все более заразном и макароническом итальянском. В конце концов, они приехали в таинственную деревеньку, обессиленные чтением бесконечного списка почивших родственников (как баронессы, так и туринца) и исчезнувших друзей, некоторые из них тоже были мертвы, хотя плакальщики об этом и не знали. Однако у них еще оставались силы, чтобы спросить о немце, у которого умерла жена. Сельчане, мрачные и загруженные работой (они чинили сети и конопатили лодки), сказали, что да, действительно, несколько дней назад приехала немецкая пара, но мужчина уехал один, так как женщина утонула.

Куда уехал мужчина? Они не знали. Баронесса и издатель обратились с вопросами к священнику, но и тот ничего не знал. Также они расспросили могильщика, и тот повторил им ту же литанию: немец уехал некоторое время назад, а немка похоронена не на этом кладбище, потому что утонула, а тело ее так и не нашли.

Вечером перед отъездом баронесса настояла на том, чтобы подняться на гору, с которой открывался вид на окрестности. Она увидела зигзаги троп темно-желтого цвета, терявшихся в сероватых лесках, и казалось, леса эти были каплями дождя; она увидела холмы с оливковыми рощами и пятнами, что двигались с медлительностью и странностью, и эти медлительность и странность, пусть и были частью этого мира, показались ей невыносимыми.

В течение долгого времени об Арчимбольди ничего не было слышно. «Реки Европы», как это ни странно, продолжили продаваться и вышли вторым изданием. Некоторое время спустя то же самое произошло с «Кожаной маской». Его имя появилось в двух очерках о современной немецкой прозе, пусть и без особых похвал, словно бы их автор не был до конца уверен, шутит он или нет. Некоторые молодые люди его читали. Так, немного — критик был известен только университетским интеллектуалам.

Через четыре года после исчезновения Арчимбольди Бубис получил в Гамбурге объемистую рукопись «Наследия», романа на пятьсот страниц или даже больше, исчерканную и всю исписанную дополнениями, сносками и зачастую нечитаемыми заметками внизу страницы.

Посылка пришла из Венеции, где Арчимбольди, как говорилось в коротком письме, приложенном к рукописи, работал садовником,— что Бубису показалось шуткой, ибо работу садовника, думал он, можно отыскать, если постараться, в любом городе Италии, но только не в Венеции. Так или иначе, издатель ответил очень, очень быстро. В тот же день он написал ему с вопросом, какой задаток хочет Арчимбольди и на какой надежный адрес можно выслать деньги, его деньги, которые за эти четыре года медленно, но скопились. Ответ Арчимбольди был еще короче. Он указал адрес в Карнареджо и попрощался этикетной формулой, желая счастливого Нового года — стоял конец декабря — господину Бубису и госпоже Бубис.

В те дни, что выдались очень холодными по всей Европе, Бубис прочитал рукопись «Наследия», и, хотя текст показался ему хаотичным, издатель остался очень доволен: Арчимбольди оправдал все надежды, которые на него возлагались. Что это были за надежды? Бубис не знал, и ему было на это плевать. Он абсолютно точно не имел в виду количество романов — этого может добиться любой подучившийся ремеслу писака, не касались они и построения сюжета — в этом таланте автора Бубис не сомневался еще со времен «Неограниченной розы»,— а также способности Бенно влить новую кровь в закоченевший немецкий язык (по мнению Бубиса, с этим сейчас справлялись два поэта и два-три прозаика, в число которых, по мнению издателя, входил и Арчимбольди). Дело было в другом. В чем же тогда? Бубис не знал, хотя и что-то чувствовал, а вот то, что он не знает, как раз не составляло для него проблемы: проблемы начинались, когда такое знаешь, а он был издатель, и пути Господни, как точно известно, неисповедимы.

Поскольку баронесса находилась тогда в Италии, где у нее был любовник, Бубис позвонил ей и попросил навестить Арчимбольди.

Он бы с большим удовольствием сделал это лично, но годы не проходили зря, и Бубис уже не мог путешествовать так, как раньше. Вот почему именно баронесса появилась однажды утром в Венеции в компании римского инженера чуть моложе ее, молодого человека, красивого и стройного, с бронзовой кожей, его время от времени называли архитектором, а иногда — доктором, хотя он был только инженером, инженером путей сообщения и страстным поклонником Моравиа, у которого побывал в компании баронессы: ей выдался случай познакомиться с писателем на вечеринке, которую Моравиа давал в своей обширной квартире, откуда открывался вид на подсвеченные прожекторами руины цирка (или то был храм?), на погребальные стелы и освещенные камни, что самый свет неверно очерчивал или выделял, а гости Моравиа смотрели на это со смехом или едва не плача с обширной террасы писательской квартиры. Писатель не впечатлил баронессу, или, по крайней мере, не впечатлил так, как хотелось бы ее любовнику, для которого Моравиа писал золотыми буквами, но фон Зумпе, тем не менее, думала о нем несколько последующих дней, в особенности получив от мужа письмо и поехав в компании инженера в зимнюю Венецию, где они взяли номер в «Даниэли»; вскоре, лишь приняв душ и переменив одежду, но не завтракая, баронесса вышла оттуда одна, и красивые волосы ее развевались, неприбранные, а саму ее охватила необъяснимая торопливость.

Адрес Арчимбольди указывал: улица Турлона, Карнареджо, и баронесса здраво рассудила, что эта улица не может находиться вдалеке от железнодорожного вокзала или, если это не так, слишком далеко от церкви Мадонна-дель-Орто, в которой всю жизнь работал Тинторетто. Так что она села на катер в Сан-Заккариа и, глубоко задумавшись, поплыла по Большому Каналу, а затем вышла напротив вокзала и начала спрашивать, и все это время она думала о глазах Моравиа, которые были привлекательны, и о глазах Арчимбольди, которых — обнаружила она вдруг! — баронесса не помнила, и также думала о том, насколько разные у них жизни, у Моравиа и у Арчимбольди: один здравомыслящий буржуа, что шел в ногу со временем и не лишал себя, тем не менее, удовольствия отпустить (не для себя, а для зрителей) какую-нибудь несвоевременную или утонченную шутку; и другой — в особенности в сравнении с первым — чистой воды люмпен, германский варвар, художник в перманентном состоянии белого каления, как говорил Бубис, кто-то, кто не стал бы смотреть на руины в мантии света, что столь грациозно позировали гостям с террасы Моравиа, не стал бы слушать диски Моравиа и не стал бы гулять ночью по Риму со своими друзьями, поэтами и режиссерами, переводчиками и студентами, аристократами и марксистами, как это делал Моравиа со своими приятелями, и для каждого у него было припасено любезное слово, умное наблюдение, своевременный комментарий, в то время как Арчимбольди подолгу разговаривал сам с собой, думала баронесса, обходя Листа-ди-Спанья до самого Кампо-Сен-Джеремия, а затем шла через мост Гулье и спускалась по ступеням к Фондамента Пескария,— непонятные монологи мальчика-слуги или босого солдата, бродящего по русским землям, этому аду, населенному суккубами, подумала баронесса и тогда вспо­мнила ни с того ни с сего, что педерастов в Берлине ее отрочества кто-то, в особенности служанки из деревни, называли суккубами, служанки, девушки, что широко открывали глаза, имитируя ужас, девчушки, что оставляли свои семьи, дабы пойти в услужение в огромные дома в богатых районах, и все длили и длили монологи, которые позволяли им пережить еще один день.

А вот Арчимбольди, он действительно разговаривал подолгу сам с собой? — подумала баронесса, пока шла по улице Гетто-Веккио,— или произносил свои монологи в присутствии другого? И если это так, то кто был этот другой? Покойник? Немецкий демон? Чудовище, обнаруженное, пока он работал в родовом доме баронессы в Пруссии? Чудовище, что проживало в подвалах дома, куда ребенком Арчимбольди ходил работать вместе с матерью? Чудовище, что пряталось в лесу, который принадлежал баронам фон Зумпе? Призрак торфяных полей? Дух из скал со стороны неровной дороги, что соединяла деревеньки рыбаков?