A moongate in my wall: собрание стихотворений

6 марта [1928 г.]

314. «Золотые краски умирали…»

Золотые краски умирали На верхушках сказочного леса. В золотой, узором шитой шали Бледная задумалась принцесса Приходили дамы посмеяться, — «Верно, принц баллады пел искусно», Но никто не мог и догадаться. Отчего принцессе было грустно. Ей не принц веселый вовсе снился, — Молодой, в доспехах и с забралом, — А горбун, что ночью удавился Глубоко под бальным белым залом.

7 июня [1928 г.]

315. «Зачем так ясно-ясно-ясно…» [168]

Р.J.

Зачем так ясно-ясно-ясно сейчас ты снился мне опять? Зачем так ласково-участно пришел со мною постоять? Ведь мне казалось, я забыла, ведь я тебя уж не зову, когда ничья на свете сила тебя не даст мне наяву.

168

For Р.J. see note on poem 24.

Воскресенье, 1 июля 1928 г.

316. «Ты видел инфузорий…»

Ты видел инфузорий — светившихся от фосфора, ночами, за кораблем? Их было очень много, они куда-то за волной стремились, как будто им куда-то было нужно, за черным кораблем, в чужие земли. Так, может быть, на нас глядят — на маленьких, которых много, — откуда-нибудь сверху и не знают, куда нам нужно, для чего мы бьемся и для чего горим такими беспокойными огням и…

Харбин. 27 сентября [1928 г.]

317. «Свечи вспыхнули, зажжены…»

Свечи вспыхнули, зажжены, Ярким венчиком, У меня колпак зеленый. Да с бубенчиком, Я в толпе бреду-гуляю, Да побрякиваю. Только что-то вспоминаю Поплакиваю.

[1928 г.]

318. «Есть малый ларчик у меня…»

Есть малый ларчик у меня. Я в этот ларчик сердце скрою, Пусть будет дальше от огня Под крышкою его резною. Замкну на ключик золотой И брошу в струи голубые Тот ключ, который не был твой — Чтоб не нашли его другие.

Числа 14 января [1929 г.]

319. «Я закрыла створки окна…»

Я закрыла створки окна, я опять осталась одна. Пусть заката огненный змей поползет по шторе моей, пусть шумит толпа за стеной, я к окошку стану спиной, я в свою пустынную ночь не смогу тоски превозмочь.

16 февраля [1929 г.]

320. «Оттого ли я не знаю цену…»

Оттого ли я не знаю цену многолюдных здешних городов, что меня зовет морская пена и нельзя бежать на этот зов — Оттого ли жутко мне в спокойных человеческих чужих домах, что во мне не умер сон о стройных отошедших в море кораблях — Только знаю, лучше песни нету и властнее всякой надо мной, это та, которая пропета ударяющей о борт волной, и которую, летя, повторит белопарусный корабль, чья грудь незнакомым и холодным морем одинокий рассекает путь.

20 февраля [1929 г.]

321. «Ты на троне высоком сидишь…»

Ты на троне высоком сидишь, И одежда Твоя — из порфира, И в покоях великая тишь Твоего недоступного мира. Где верхушки холмов в вышину Подымаются стройным узором. Ты глядишь на людскую страну Только небо приемлющим взором. На Твоем утомленном челе Тонкий обруч блестящий положен. Мы не видим Тебя на земле, Хоть и знаем, что Ты непреложен. И мучительных дней колея Лишь тогда забывается нами. Если мы Твоего бытия Ощущаем священное знамя, — О, тогда мы горим о Тебе, И следы Твои ищем дорогой, И в своей сиротливой судьбе Мы Тебя принимаем за Бога. Но на самом последнем конце. За согретыми солнцем реками. Ты один в сокровенном дворце. Все о чем-то мечтаешь веками. Видишь, мне оттого и печаль. Что зеленой и ясной весною Мне тяжелая Божья скрижаль Начертала блаженство иное, Что, пройдя голубую гряду, Одолев неприступные годы. Твоего недостойная взора. Я Тебя все равно не найду.

10 марта [1929 г.]

322. «Высоко над землей вечерней…»

Высоко над землей вечерней летели в небе журавли. Холодные ложились тени на лик смолкающей земли. В восторге журавли кричали, что светел юг и мир велик, но люди их не замечали и не слыхали этот крик. И только небо серым светом прияло дань бездомных птиц, как будто чуя в этом крике родную ширь своих границ.

31 марта [1929 г.]

323. «Я в шали, шитой серебром…»

Я в шали, шитой серебром, уйду и отвернусь куда-то. Ты помянешь меня добром, — не я, ты знаешь, виновата. В холодных залах замка ты молитву оборвешь укором, и будут силы темноты бродить по длинным коридорам. И в блеске дальнего дворца я гордо надсмеюсь над горем, я не пошлю к тебе гонца, и мы веселья не повторим. И вот, за го мы не поймем, что за лиловой гранью далей на солнце сад цветет, и в нем людские сгладятся печали.

21 апреля [1929 г.]

324. «Голые ветки колотят по крышам…»

Голые ветки колотят по крышам. В келье своей мы сидим, чуть живы, слушаем ветра глухие порывы, тихо на пальцы остывшие дышим. — Господи бурь, сохрани, помилуй, — Синие губы тревожно шепчут. Ветер не внемлет, ветер все крепче, снежную в поле сметает могилу.

25 апреля 1929 г.

325. «Я помню ласковые рощи…»

Я помню ласковые рощи, где пело солнце на траве, но нет давно бывалой мощи в моем привычном колдовстве. Видений старых вереницы толпятся в тихий мой приют, и золотые колесницы меня от них не унесут. И я не знаю, сон ли милый, что болью память мне мутит, иль дней последних ход бескрылый душа Всевластным не простит.