"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Почти все иностранные путешественники и дипломаты, побывавшие на Руси в XV — XVII веках (Герберпггейн, Олеарий, Маржерет, Коллинз и др.), отмечали распространение гомосексуальности во всех слоях общества и удивительно терпимое, по тогдашним европейским меркам, отношение к нему. Английский поэт Джордж Тэрбервилл, посетивший Москву в составе дипломатической миссии в 1568 году, был поражен открытой гомосексуальностью русских крестьян сильнее, чем казнями Ивана Грозного. В стихотворном послании своему другу Эдварду Данси он писал:

Хоть есть у мужика достойная супруга,

Он ей предпочитает мужеложца-друга.

Он тащит юношей, не дев, к себе в постель.

Вот в грех какой его ввергает хмель.

По-видимому, несмотря на свои многочисленные женитьбы, баловался с переодетыми в женское платье юношами и сам Иван Грозный; такие подозрения высказывались современниками по поводу его отношений с юным женоподобным Федором Басмановым, который услаждал царя пляской в женском платье.

Как писал хорватский католический священник Юрий Кри-жанич, проживший в России с 1659 по 1677 год, «здесь, в России, таким отвратительным преступлением просто шутят, и ничего не бывает чаще, чем публично, в шутливых разговорах один хвастает грехом, иной упрекает другого, третий приглашает к грёху; недостает только, чтобы при всем народе совершали это преступление»³³.

Вероятно, за всем этим стояла не сознательная терпимость, а равнодушие и натуралистически-варварское принятие «фактов жизни» (в Западной Европе такое тоже было в раннем Средневековье).

Как справедливо отмечает Ева Левина, многие ограничения, которые Церковь накладывала на сексуальность, объективно были в интересах женщин, защищая их от мужского произвола. Да и вообще православие, как и в целом средневековое христианство, сыграло важную положительную роль в деле смягчения и цивилизации сексуальных нравов и отношений между полами.

Но насколько эффективными были церковные предписания, как религиозная норма соотносилась с повседневной действительностью и как они изменялись и эволюционировали в ходе исторического развития? Ответить на этот вопрос довольно трудно.

Во-первых, сами нормы сплошь и рядом неоднозначны. Часто церковный канон требовал одного, а народные обычаи, укорененные в более древних языческих представлениях, — совершенно другого. Многие церковные предписания народное сознание не принимало всерьез, согласно сохраненной В. И. Далем поговорке «Грех — пока ноги вверх, а опустил — так и Бог простил».³⁴

Во-вторых, социально-культурные нормы никогда и нигде не выполняются всеми и полностью. Тут всегда существует множество социально-классовых, сословных, исторических, региональных и индивидуальных вариаций. Чем сложнее общество — тем больше в нем нормативных и поведенческих различий, которые ни в коем случае нельзя усреднять.

В-третьих, эволюция форм сексуального поведения неразрывно связана с изменением институтов, форм и методов социального контроля. Одни действия контролируются Церковью, другие — семьей, третьи — сельской общиной, четвертые — государством и т. д. Причем разные институты и способы социального контроля всегда так или иначе взаимодействуют, подкрепляя или ослабляя друг друга.

Как пишет Б. А. Успенский, «анти-поведение всегда играло большую роль в русском быту. Очень часто оно имело ритуальный, магический характер, выполняя при этом самые разнообразные функции (в частности, поминальную, вегетативную и т. п.). По своему происхождению это магическое анти-поведе-ние связано с языческими представлениями о потустороннем мире. Оно соотносилось с календарным циклом и, соответственно, в определенные временные периоды (например, на святки, на масленицу, в купальские дни) анти-поведение признавалось уместным и даже оправданным (или практически неизбежным).

Будучи антитетически противопоставлено нормативному, с христианской точки зрения, поведению, анти-поведение, выражающееся в сознательном отказе от принятых норм, способствует сохранению традиционных языческих обрядов. Поэтому наряду с поведением антицерковным и вообще антихристианским здесь могут наблюдаться архаические формы поведения, которые в свое время имели вполне регламентированный, обрядовый характер; однако языческие ритуалы не воспринимаются в этих условиях как самостоятельная и независимая форма поведения, но осознаются — в перспективе христианских представлений — именно как отклонение от нормы, т. е. реализация «неправильного» поведения. В итоге анти-поведение может принимать самые разнообразные формы: в частности, для него характерно ритуальное обнажение, сквернословие, глумление над христианским культом»³⁵.

Духовные лица особенно жаловались на святочные игры. Вяземский иконописец старец Григорий доносил царю Алексею Михайловичу в 1661 году, что у них в Вязьме «игрища разные и мерзкие бывают в начале от Рождества Христова до Богоявления всенощные, но коих святых нарицают, и монастыри делают, и архимандрита, и келаря, и сгарцов нарицают, там же и жонок, и девок много ходят, и тамо девицы девство диаволу отдают»³⁶.

В сфере любовных и сексуальных отношений позиции язычества были особенно крепки. Борис Миронов, подвергший количественному анализу 372 заговора, распространенных среди крестьян первой половины XIX века, нашел, что на 6 любовных заговоров с христианской атрибутикой приходилось 25 языческих и 2 синкретических, т. е. нехристианская символика составляет почти 82 процента³⁷.

В некоторых свадебных и календарных обрядах сохранялись явные пережитки древних оргиастических праздников и группового брака. Например, на Русском Севере в конце XIX — начале XX века еще бытовали «скакания» и «яровуха», которые уже Стоглавый собор объявил «бесовскими». Они подробно описаны Т. А. Бернштам³⁸.

Не в силах побороть бесчисленные и разнообразные пережитки язычества³⁹, православие было вынуждено если не прямо освоить их, то смотреть на некоторые из них сквозь пальць^⁰. Поэтому оно кажется порой более реалистичным и терпимым, чем католицизм, — например, в таких вопросах, как безбрачие духовенства. Однако вынужденные уступки неискоренимой «натуралистичности» крестьянского быта и концепции человеческой природы компенсировались усиленным спиритуализмом и внемирским аскетизмом самой церковной доктрины, что дает основание многим мыслителям говорить об особой, исключительной «духовности» православия.

Противоречие между высочайшей духовностью и полной бестелесностью «сверху» и грубой натуралистичностью «снизу», на уровне повседневной жизни, красной чертой проходит через всю историю русской культуры, включая многие крестьянские обычаи⁴¹.

В то же время, как и в странах Западной Европы (Франция, Испания, Германия, Северная Италия, Скандинавия), в русском быту и свадебной обрядности действовали совсем другие нормы, в которых нетрудно увидеть пережитки группового или пробного брака⁴².

Так, на Украине вплоть до конца XIX века существовал обычай «досвиток» или «подночовывания», когда парень, иногда даже двое или трое парней, оставались с девушкой до утра. Хотя официально считалось, что они сохраняли при этом целомудрие, практически дело зависело от их личного усмотрения. Строго запрещалась только связь девушки с парнем из чужой деревни⁴³. В русских деревнях такой обычай неизвестен. Половую близость, если она имела место, старались держать в тайне, хотя друзья молодых людей часто знали о ней⁴⁴. Тем не менее нравы и обычаи русской деревни были далеки от аскетических:⁴⁵ «Потеря девственности не считается преступлением», об этом отзываются «преравнодушно», писал один из информаторов Этнографического бюро кн. Тенишева, созданного во второй половине XIX века при Русском Географическом обществе. «Честных девушек из десяти одна или две. Утрату девственности помогают скрыть свахи. К забеременевшей девице посторонние относятся снисходительно и даже с некоторым уважением, ибо девушка, “принявши грех, приняла и стыд” и тем не погубила невинную душеньку»⁴⁶. Обряд, совершаемый для проверки целомудрия, утратил силу еще в начале XIX века. Правда, отдельные молодые жены, потерявшие невинность до свадьбы, прибегали к уловкам, не допуская полового сношения «до бани» и ссылаясь на месячные очищения или сильные боли. Молодой супруг вправе был упрекать жену или открыто обвинять в неце-ломудрии, лишь если обнаруживался виновник, обольститель. С этого момента случай предавался гласности и осуждался общественным мнением, молвой⁴⁷.