Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

Марья Ивановна. Часто бывали Смирновы и жители Стре-

лицы 18.

«Мы разыграли в сарае... сцены из «Горя от ума» и

«Гамлета». Происходила декламация. Я сильно ломался,

но был уже страшно влюблен. Сириус и Вега 19.

«Кажется, этой осенью мы с тетей ездили в Трубицы-

но, где тетя Соня подарила мне золотой; 20 когда верну­

лись, бабушка дошивала костюм Гамлета.

«Осенью я шил франтоватый сюртук [студенческий],

поступил на юридический факультет, ничего не понимал

в юриспруденции (завидовал какому-то болтуну — кн. Те-

нишеву), пробовал зачем-то читать Туна (?), какое-то

железнодорожное законодательство в Германии (?). Ви­

делся с m-me С<адовской>, вероятно, стал бывать у Кача­

ловых (Н. Н. и О. Л.).

«...по возращении в Петербург посещения Забалкан-

ского 21 стали сравнительно реже (чем Боблова). Любовь

Дмитриевна доучивалась у Шаффе 22, я увлекся декла­

мацией и сценой (тут бывал у Качаловых) и играл в дра­

матическом кружке, где были присяжный поверенный

Троицкий, Тюменев (переводчик «Кольца»), В. В. Пуш-

карева, а премьером — Берников, он же — известный

агент департамента полиции Ратаев, что мне сурово по­

ставил однажды на вид мой либеральный однокурсник.

Режиссером был — Горский H. А., а суфлером — бедняга

Зайцев, с которым Ратаев обращался хамски.

«В декабре этого года я был с mademoiselle и Любовью

Дмитриевной на вечере, устроенном в честь Л. Толстого

в Петровском зале (на Конюшенной?).

146

«На одном из спектаклей в Зале Павловой, где я под

фамилией «Борский» (почему бы?) играл выходную роль

банкира в «Горнозаводчике» (во фраке Л. Ф. Кублицко-

го), присутствовала Любовь Дмитриевна...»

Саша был два года на втором курсе. Верно ли дати­

рованы студенческие беспорядки, я не помню 23.

Далее Саша соединяет два лета в одно — 1899 и 1900.

Лето 1899 года, когда по-прежнему в Боблове жили

«Менделеевы», проходило почти так же, как лето 1898 го­

да, с внешней стороны, но не повторялась напряженная

атмосфера первого лета и его первой влюбленности. Игра­

ли «Сцену у фонтана», чеховское «Предложение», «Бу­

кет» Потапенки.

К лету 1900 года относится: «Я стал ездить в Боблово

как-то реже, и притом должен был ездить в телеге (вер­

хом было не позволено после болезни). Помню ночные

возвращения шагом, осыпанные светлячками кусты, те­

мень непроглядную и суровость ко мне Любови Дмитри­

евны». (Менделеевы уже не жили в этом году; спектакль

организовала двоюродная моя сестра, писательница

Н. Я. Губкина, уже с благотворительной целью, и тут мы

играли «Горящие письма» Гнедича. Ездила ли к Менде­

леевым в этот год, не помню.)

«К осени [это 1900 год] я, по-видимому, перестал

ездить в Боблово (суровость Любови Дмитриевны и теле­

га). Тут я просматривал старый «Северный вестник», где

нашел «Зеркала» З. Гиппиус 24 . И с начала петербург­

ского житья у Менделеевых я не бывал, полагая, что это

знакомство прекратилось». (Знакомство с А. В. Гиппиу­

сом относится к весне 1901 года 25.)

К разрыву отношений, произошедшему в 1900 году,

осенью, я отнеслась очень равнодушно. Я только что

окончила VIII класс гимназии, была принята на Высшие

курсы 26, куда поступила очень пассивно, по совету ма­

мы, и в надежде, что звание «курсистки» даст мне боль­

шую свободу, чем положение барышни, просто живущей

дома и изучающей что-нибудь вроде языков, как тогда

было очень принято.

Перед началом учебного года мама взяла меня с со­

бой в Париж, на всемирную выставку. Очарование Па­

рижа я ощутила сразу и на всю жизнь. В чем это оча­

рование, никому в точности определить не удается. Оно

так же неопределенно, как очарование лица какой-нибудь

не очень красивой женщины, в улыбке которой — тысяча

147

тайн и тысяча красот. Париж — многовековое лицо само­

го просвещенного, самого переполненного искусством го­

рода, от монмартрской мансарды умирающего Модильяни

до золотых зал Лувра. Все это — в воздухе его, в линиях

набережных и площадей, в переменчивом освещении, в

нежном куполе его неба.

В дождь Париж расцветает,

Словно серая роза...

Это у Волошина хорошо, очень в точку. Но, конечно,

мои попытки сказать о Париже еще во много раз слабее,

чем все прочие. Когда мне подмигивали в ответ на мое

признание в любви к Парижу («Ну да! Бульвары, мод­

ные магазины, кабачки на Монмартре! Хе, хе!..»), это

было так мимо, что и не задевало обидой. Потом, в кни­

гах, я встречала ту же любовь к Парижу, но никогда

хорошо в слово не уложившуюся. Потому что тут дело

не только в искусстве, мысли или вообще интенсивности

творческой энергии, а еще в чем-то многом другом. Но

как его сказать? Если слову «вкус» придавать очень,

очень большое значение, как <придавал> мой брат

И. Д. Менделеев, который считал: неоспоримые преиму­

щества французских математиков коренятся в том, что

их формулы и вычисления всегда овеяны прежде всего

вкусом, то и, говоря о Париже, уместно было бы это сло­

во. Но при условии полной договоренности с читателем

и уверенности, что не будет подсунуто бытовое значение

этого слова.

Я вернулась влюбленной в Париж, напоенная впечат­