Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

мирозданье» 32. Я увидела этот первозданный хаос, это

«мирозданье» в окно своей комнаты, упала перед окном,

впиваясь глазами, впиваясь руками в подоконник в состо­

янии потрясенности, вероятно, очень близком к религиоз­

ному экстазу, но без всякой религиозности, даже без бо­

га, лицом к лицу с открывшейся вселенной...

От второго («Порой — слуга, порою — милый...») ще­

ки загорелись пожаром. Что же — он говорит? Или еще

не говорит? Должна я понять или не понять?..

Но последние два — это образец моих мучений следу­

ющих месяцев: меня тут нет. Во всяком случае, в таких

и подобных стихах я себя не узнавала, не находила, и

злая «ревность женщины к искусству», которую принято

так порицать, закрадывалась в душу. Но стихи мне пе­

лись и быстро запоминались.

Понемногу я вошла в этот мир, где не то я, не то не

я, но где все певуче, все недосказано, где эти прекрасные

стихи так или иначе все же идут от меня. Это обиняка­

ми, недосказанностями, окольными путями Блок дал мне

понять. Я отдалась странной прелести наших отношений.

Как будто и любовь, но в сущности — одни литературные

155

разговоры, стихи, уход от жизни в другую жизнь, в тре­

пет идей, в запевающие образы. Часто, что было в раз­

говорах, в словах, сказанных мне, я находила потом в

стихах. И все же порою с горькой усмешкой бросала я

мою красную вербену, увядшую, пролившую свой тонкий

аромат так же напрасно, как и этот благоуханный летний

день. Никогда не попросил он у меня мою вербену, и ни­

когда не заблудились мы в цветущих кустах...

И вот в июле пришел самый значительный день этого

лета. Все наши, все Смирновы собрались ехать пикником

в далекий казенный сосновый бор за белыми грибами.

Никого не будет, даже и прислуги, останется только папа.

Останусь и я, я решила. И заставлю Блока приехать,

хотя еще и рано по ритму его посещений. И должен быть,

наконец, разговор. На меня дулись, что я не еду, я от­

говаривалась вздорными предлогами. Улучила минуту

одиночества и, помню, в столовой около часов всеми си­

лами души перенеслась за те семь верст, которые нас

разделяли, и сказала ему, чтобы он приехал. В обычный

час села на свой стул на террасе, с книгой и вербеной.

И он приехал. Я не удивилась. Это было неизбежно.

Мы стали ходить взад и вперед по липовой аллее на­

шей первой встречи. И разговор был другой. Блок мне

начал говорить о том, что его приглашают ехать в Си­

бирь, к тетке 33, он не знает, ехать ли ему, и просит меня

сказать, что делать; как я скажу, так он и сделает. Это

было уже много, я могла уже думать о серьезном жела­

нии его дать мне понять об его отношении ко мне. Я от­

вечала, что сама очень люблю путешествия, люблю узна­

вать новые места, что ему хорошо поехать, но мне будет

жаль, если он уедет, для себя я этого не хотела бы. Ну,

значит, он и не поедет. И мы продолжали ходить и дру­

жески разговаривать, чувствуя, что двумя фразами рас­

стояние, разделявшее нас, стремительно сократилось, па­

ли многие преграды.

Жироду, в романе «Белла», говорит, что героев его,

в первые две недели их встреч, ничто не тревожило на

пути, не встречалось ничего нарушающего гладкое тече­

ние жизни в плоскости пейзажа. У нас — совсем наобо­

рот: во всех поворотных углах нашего пути, да и среди

ровных его перегонов, вечно «тревожили» нас «приметы».

Никогда не забылся ни Блоком, ни мной мертвый щегле­

нок, лежащий на траве на краю песчаной дорожки, веду­

щей в липовую аллею, по которой мы ходили, и при

156

каждом повороте яркое пятнышко тревожило душу щемя­

щей нотой обреченной нежности.

Однако этот разговор ничего внешне не изменил. Все

продолжалось по-старому. Только усилилось наше само­

ощущение двух заговорщиков. Мы знали то, чего другие

не знали. Это было время глухого непонимания надвигаю­

щегося нового и с к у с с т в а , — в нашей семье, как и везде.

Осенью гостили у нас Лида и Сара Менделеевы. Помню

один разговор в столовой. Помню, как Блок сидел на по­

доконнике еще со стэком в руках, в белом кителе, высо­

ких сапогах, и говорил на тему зеркал, отчасти гиппи-

усовских 34, но и о своем, еще не написанном «И вста­

нет призрак беззаконный, холодной гладью отражен...» 35.

Говорил, конечно, рассчитывая только на меня. И кузи­

ны, и мама, и тетя и отмахивались, и негодовали, и про­

сто хихикали. Мы были с ним в заговоре, в одном, с не­

ведомыми еще никому «ими». Потом кузины говорили, что

Блок, конечно, очень повзрослел, развился, но какие стран­

ные вещи говорит: декадент! Вот словцо, которым долго и

вкривь и вкось стремились душить все направо и налево!

Это понимание и любовь к новым идеям и новому ис­

кусству мгновенно объединяли в те времена и впервые

встретившихся л ю д е й , — таких было еще мало. Нас же

разговоры «мистического лета» связали к осени очень

крепкими узами, надежным доверием, сблизили до пони­

мания друг друга с полуслова, хотя мы и оставались по-

прежнему жизненно далеки.

<5>

Началась зима, принесшая много перемен. Я стала

учиться на <драматических> курсах М. М. Читау, на Га-

гаринской.

Влияние Блока усиливалось, так как, неожиданно для

себя, я пришла к некоторой церковности, вовсе мне не

свойственной.

Я жила интенсивной духовной жизнью. Закаты того

года, столь известные и по стихам Блока, и по Андрею